ДОМ С "ДУРАКАМИ"
Антон ТЮКИН
НЕБО МЕДНОЕ. ЗЕМЛЯ ЖЕЛЕЗНАЯ
Роман
Я скажу тебе с последней
Прямотой:
Все лишь бредни, шерри-бренди,
Ангел мой.
Мандельштам Осип Эмильевич
Иностранец откинулся на спинку скамейки и спросил, даже
привизгнув от любопытства:
- Вы атеисты?!
- Да, мы атеисты, - улыбаясь, ответил Берлиоз, а Бездомный
подумал, рассердившись: "вот прицепился, заграничный гусь!"...
- Так значит, так-то и нет?..
Булгаков Михаил Афанасьевич (из романа "Мастер и Маргарита")
ПРОЛОГ
Страшен мир, и грозен, и велик. И далека дорога впереди. Дорога, уходящая в ничто, туда, где замогильный сумрак, распад и тление - небытие. Туда, где гаснет искра разума, и истаивают бледной полосой неверного тумана остатки всяческого смысла. Где пропадают навсегда и безгласно сокровенные надежды беспокойного рода человеческого, все его свершения и дела. Уходят из нашего бренного мира, провалившись без следа туда, где на смену всем краскам и звукам широкой земли приходит темнота и скорбное безмолвие. Где и горстки печального праха нет уже из мира нашего, ни пылиночки там и ни былиночки. Нет ни камешка могильного и малого. И - ни... Н-ничего там. И никого там. И именно так, до последнего самого ужаса...
И ведь даже темноты нашей, земной темноты, нету там, за чертой. За рекою широкой, смертною... Нет ни газа, ни вакуума. Ни чертей, ни ангелов и ни... Там вообще НИЧТО. Полнейшее. И это странно. Страшно. И отказывается в это верить разум, и, вот... Ужас. Смертный ужас. И... шаг во тьму... Провал...
* * *
Знаю я, и твердо в том уверен, что наш шумный и нелепо-буйный мир не нуждается в этой истории. В мире сотни тысяч историй и книг, наверное, гораздо лучше этой, вот, моей. И истории ровным счетом никому уже не любопытны. Может, были любопытны? А потом... Убедиться в этом так легко. Достаточно зайти хоть на минуту в любой из книжных магазинов мира. Там книг и книг - до потолка. Так что, нет смысла, новые писать. И почти нелепо рассказывать о чем-то.
Невозможно думать. Почти невозможно говорить, и молчать невозможно... И начинается век. И вот мы - на пороге. А там чернота. Без огней и без звуков. Шагнули и провалились в НИЧТО. Так и летим в НИКУДА и в НИЧТО. Но нам уже не страшно. Живем и живем. А что еще надо от такого нашего НИЧТО?..
* * *
После мы нашли в НИЧТО опору под ногами (или просто придумали сами, чтобы не сойти совсем с ума). Обрели придуманную твердь. Разукрасили ее болезненным, полудетским нашим воображением, нарисованными кем-то (не нами), рекламными картинками, на которых зеленая травка, и домики, и пестрые лошадки, и яблони в цвету. Мы хотели и старались, и фантазии наши принимали форму и жизнеподобие. А подобие жизни - почти жизнь. Как фигурка из папье-маше, притворявшаяся умело то статуей из бронзы, а то живым цветком... А потом... Потом мы вбили наши старые, ржавые гвозди в эти нарисованные стены, но постройка не рухнула. И мы повесили на гвоздики пиджаки. Завели часы и поставили чайники на плиту. Уселись за столы, повалились на наши кровати. Вот так и живем в нарисованном нами же мире. И прохаживаемся мирно под рисованными Солнцем и Луной. Спешим на работу и в гости... И как маятник часов, все так же мерно, бесконечно печально ходим по нетвердой, полой внутри "тверди" из папье-маше. И как грустный пестрый скот на деревенском пастбище, находим пропитание и даже находим удовольствие и радость в монотонной размеренности жизни. Но порою...
...Мы отрываем глаза от тверди и задираем головы, в отчаянии, к светилам и стараемся что-то кричать, голося в Божий свет или в темную, страшную полночь, словно спьяна, спросонья или сдуру, тревожа других... Нет ответа нам ни в темень и ни в день. Не услышат нарисованные травы. Нарисованные стены глухи ко всем звукам, и светила не дадут никогда ответа. Ответом нам - тишина. И... Никакой надежды на отзвук. И надеяться глупо. Надеяться - страшно. Глупо, пошло и нелепо. И все же. Все же. Я рискну, я еще раз рискну, хотя знаю, и знаю твердо, и знаю наперед, что ни к чему все это. Никому не надо. Даже мне самому. А вам - и тем более...
* * *
Конец века - начало века. Зима, и нет дорог. Только белые снега, как белый саван, и надежды - на один пятак.
Белый лист бумаги чист, и страшен, и хрупок, и непрочен, и обманчив, словно скрипнувший неверно снежный наст. Вот еще шажок, шажочек - и провалишься в темное, холодное и мокрое. То ли слезы, то ли вода?.. И, набрав полные сапоги холодной, промозглой сырости, промочив захолодевшие ноги, будешь выдираться из сугроба-непрохода на дорогу, и поспешать скорее к дому, к его нежаркому чугунно-батарейному теплу и тускловатому, неверно-призрачному желтку электрического света, верному признаку недолгого человеческого обиталища - приюта на печальном нашем шаре.