* * *
Тот октябрь уже прошел. Прошелся нам по сердцу и, прогрохотав ОМОНовскими сапогами и ФСБешными ботинками, вместе с танковым траковым лязгом и солярной, душной копотью, исчез, растаял за ближним поворотом. И словно провалился из мира живых, навсегда убежав, исчезнув из раздерганной и обескураженной столицы, вместе с колючкой быстро выросших блокпостов и с зоркими, злыми патрулями. Улетел за край горизонта с неясными, странными и такими нереальными (и оттого достоверными!) слухами о каких-то фильр-пунктах на "Динамо", "Локомотиве" и "Витязе". О груженых до краев камазах с огнестрельными трупами и о баржах на Москве-реке, уходящих поздно за полночь от изнасилованного, изуродованного Белого Дома Советов на далекие, закрытые для простых смертных спецполигоны для захоронения, без всякой вести. И еще - о каких-то неопознанных трупах - со следами пыток - в моргах городских и в лесах подмосковных. О пропавших без вести в комендантский час...
Так писалась Конституция новой страны. Черным по белому. Как дымом пожарищ над Белым Домом.
* * *
Тяжелые снежные хлопья ложились в этот вечер на пустынный перекресток улиц Жданова и Калинина в Устьрятине. Летели в лицо, налипали на куртку, образуя почти что панцирь, забираясь Андрею за клеенчатый воротничок. Первый, еще ломкий, прозрачный ледок сковал рытвины и колдобины тротуаров и предательски блестел на полосе проезжей дороги. И мерзко, опасно скользили по нему подошвы нетеплых турецких сапог, совсем еще недавно, вот, прямо в минувший октябрь, купленных мамашею Андрея у чернявого "челнока" на городском рынке.
Вот, так и шел тогда Андрей по полутемным и пустым, даже и не поздним, но жутковатым устьрятинским улицам. Выйдя на Ветошкина, мимо двухэтажной школы для "проблемных детей", свернул направо, на Пирогова. И, пройдя темное поле стадиона (впрочем, не такое темное уже, прошлой ночью выпал снег), вывалился через заборную дырку по боку гаражей на свет, к цепочке желтых фонарей.
- Фонари - это, все же, хорошо. Вот, раньше мы их не ценили. А теперь зря не жгут. Экономят... - так весело подумал он и задрал к фонарям голову. В желтом свете фонаря хищный ноябрьский ветер яростно гнал снеговые мохнатые хлопья.
Вырулил на Жданова и побрел по узкой тропке вдоль забора из рваной сетки-рабицы, мимо гаражных боксов, мимо невысокой стенки из белой силикатки - подошвами сапог, ребристыми, как траки, по чистому снегу. Ложась черными отпечатками на свежей белизне дороги, еще не заслеженной. Так минул он профтехучилище Связи, что с угла Первомайской светилось на три этажа огромнейшими заиндевевшими окнами. И прошел к пятиэтажке с кондитерским магазином "Лакомка". Свернул у кафе "Северянка", перебежал дорожный перекресток, чудом проскочив перед дутым носом припозднившегося ЗИЛа. Переметнулся наискось через перекресток, вновь - на белом - оставляя за собою черный след. Упредив затем стремительнейший ход ночного авто, снова обманул грузную и жуткую смерть, как обманывал ее не раз в короткой, полудетской своей жизни - в недавние школьные года, перебегая таким вот манером те же дороги: Калинина ли, Жданова, но непременно перед самым носом летящих, бешеных автомашин. И пробравшись сквозь неглубокую еще снежную кашу, ставшую скоро горочкой, а потом непроходимой стеной сугроба - и так до весны - осторожно переступая, чтобы не начерпать в сапоги, свернул направо. И снова прямо и прямо. Вдоль цепочки размытых в снежном мельтешении пятен-желтков фонарей. Мимо кирпичной жилой башни двенадцатиэтажки вышел на прямую и широкую, расчищенную поутру дорожку, теперь упорно засыпаемую яростно летящим снегом.
- Теперь уж совсем, совсем немного. Всего-то два шага, - подумал и ускорил ход.
Дорога, вычищенная дворником, была истоптана за день. И снег, несомый ветром, ее до поры не занес. Потому и идти Андрею было легче и веселей, не так вязко.
- Уже совсем-то рядом. Только во дворе темно. Зато так быстрее, прямее, - снова подумалось. И пошагал мимо одноэтажного торца "Трикотажки", мимо сквера на Копанке с зениткой - памятником ВОВ на бетонном чурбанке, с красной и остроконечной звездой (привет от сороковой годовщины Великой Победы). Мимо темного крыльца шестой аптеки и рядом, в том же доме - с треснувшими по краям, заклеенными скотчем, грязными витринами - старого шоферского кафе "Дорожное". И от самого угла провалился в темноту дворового пролома, что без звуков и огней угрожающе раззявил свой зев рядом с угловым хозкрыльцом железнодорожного ОРСа. И снова по тропинке, узкой и вязкой, оставляя справа ментуру Советского района, мимо дворового теплопункта, с его квадратною трубой, и мимо телефонной подстанции... Вышел напрямую к высокой старинной двери подъезда. Площадь имени Шмидта. Старый, крепкий и надежный дом, так называемый, "сталинский". Всего пять этажей, и пять подъездов стоят крепостной, непробиваемойт вердью. По стенам - пилоны и балконы, по карнизу - фигурки и башенки.