Григорий хлопнул меня по плечу;
- Ничего, Боря, не тужи, было бы хорошее начало, а твои от тебя не уйдут!
Над городом давно уже была ночь, а мы все никак не могли разойтись. Рахов уже давно перевел разговор на мирные темы, расспрашивал у недавно прилетевших из Советского Союза товарищей, как там, на Родине, какие новые картины идут в московских кинотеатрах.
Да, Москва... далеко она была от нас. Наши близкие и родные еще не получили наших писем, да и вряд ли кто напишет о том, что произошло сегодня. Пройдет еще много дней, пока они узнают о погибших в сегодняшнем бою...
Шоферы торопили, сигналили. Пора ехать. Полуторки двинулись в разные стороны. С каждым днем, прожитым в Монголии, мы убеждались в том, что пустыня не так уж мертва, как это представлялось нам прежде. Лучи фар то тут то там выхватывали из темноты ее ночных обитателей. Вот в освещенной полосе появился силуэт огромного орла-стервятника. Пернатый великан сидел, словно каменное изваяние, и, только подпустив машину почти вплотную, взмахнул черными крыльями. Иногда в темноте вдруг, как фонарики, вспыхивали зеленые огоньки это светились глаза дикой кошки, похожей на рысь, но только немного поменьше и с кривыми короткими лапами.
В столовой нас поджидали летчики соседней эскадрильи, которой командовал капитан Жердев. Стол на этот раз выглядел по-праздничному. Откуда-то нашлось несколько бутылок портвейна, дымилась приправленная зеленью баранина. Появился даже электрический свет от движка. Комиссар жердевской эскадрильи Александр Матвеев провозгласил тост за дальнейшие успехи и за боевую дружбу.
Только утром на следующий день стал известен результат воздушного боя. Со стороны монголо-советских войск в нем участвовало девяносто пять самолетов-истребителей. Японцы ввели в бой сто двадцать машин. А такого количества сбитых в одном бою самолетов история воздушных сражений еще не знала - сорок три самолета! Из них двенадцать наших, остальные японские.
Встреча с противником изменила наш лагерный быт. Казалось бы, на аэродроме не произошло никаких изменений, но люди стали гораздо собраннее и внимательнее. Техники, оружейники, прибористы словно прилипли к самолетам, чувствуя всю глубину ответственности за боеготовность каждой машины. Глядя на их работу, я невольно вспомнил слова одного из наших механиков: "Вы летаете, сражаетесь с врагом, а мы что, мы только готовим вам материальную часть..."
"Только готовим!" Удивительно трудолюбивый и скромный народ - техники! Их огрубевшие руки с отшлифованными мозолями не знают усталости. Летом техники задыхаются от зноя, от жара раскаленных моторов, а зимой их пальцы примерзают к металлу.
Техник Николая Викторова закрашивал на самолете последнюю пробоину, когда мы с Коробковым подошли к стоянке. Коробков посмотрел на заплаты и сказал Викторову:
- Опять как новенькая! Но все же ответь, пожалуйста, зачем полез туда, где никого из наших не было?
- Затем и полез, чтобы пустоту заполнить.
- Брось оригинальничать, лучше бы держался ближе к нам.
- А вы где были? - спросил Викторов.
- Чай с баранками пили, на тебя смотрели, как ты барахтался в самой гуще японских самолетов! - отрезал тоже пришедший вместе с нами Александр Николаев.
Викторов не ответил. Он понимал, конечно, что дело не в пробоинах и не в упреках. В бою всякое бывает. Его беспокоило другое: вполне ли доверяют ему товарищи? Поэтому он и бросился в первом же бою в самое пекло, желая очистить себя от прошлой дурной славы.
Кто не знал Викторова, тот и представить себе не мог, как это он совсем недавно откалывал такие номера, что поверить трудно! В 1936 году капитан Викторов был командиром авиационного истребительного отряда в одном из южных гарнизонов. Мастер в летном искусстве, он готовил замечательных летчиков-истребителей. Многие из них впоследствии прославились и в Испании, и в Великой Отечественной войне. Прямой и добрый характер этого человека сочетался с железной волей и выдержкой в воздухе, и если б не спиртное, он не знал бы беды, а беда шла навстречу с каждой рюмкой.
Однажды, засучив рукава, Николай вышел на арену цирка, изъявив желание бороться с дрессированным медведем, а в один из воскресных дней предложил выйти из трамвая всем пассажирам и вагоновожатому и сам взялся управлять вагоном. Дело кончилось демобилизацией Викторова из рядов Красной Армии. Расстаться с авиацией он не мог - в ней была вся его жизнь. Он бросил пить, устроился работать в Центральный аэроклуб, летал на спортивных самолетах, но это лишь усиливало его тоску по настоящим полетам, да и положение вне армии было для Викторова непривычным и даже нестерпимым.
В конце 1937 года из Испании вернулось несколько летчиков, служивших раньше вместе с Викторовым в одной авиабригаде. Друзья решили просить командование о восстановлении "штрафника" в армии. И вот с помощью Анатолия Серова и Михаила Якушина Викторов снова надел военную форму незадолго до начала событий в Монголии.
Мы больше не стали напоминать ему о пробоинах, да и к чему? Кто знает, может, в очередном бою кто-то из нас окажется в еще худшем положении?
Лежим в теневом эллипсе под крылом самолета Викторова. Жутко палит солнце. Ночью брызнул маленький дождичек, а к полудню на аэродроме разлилось миражное озеро. Самолеты, стоявшие на противоположной стороне, превратились в причудливые корабли, глядя на голубую даль "воды", хотелось раздеться и всем телом ощутить прохладу.
Откуда-то донесся звук летящего самолета. Гул моторов нарастал. "Дуглас" появился не сверху, а, словно утка, из камышей. Так водить тяжелый самолет умел только Виктор Грачев. Встреча с ним всегда была для нас радостью. Он прилетал с новостями, а в бортовом шкафчике хранились небольшие запасы репчатого лука, огурцов, помидоров, копченой колбасы... Мы восхищались хозяйственными способностями Грачева и вечно были у него в долгу.
Спешим войти в распахнутую дверь самолета - и отступаем! Из фюзеляжа угрожающе торчат два спаренных пулеметных ствола. Виктор стоит подбоченившись, весело улыбаясь. Заметив наше замешательство, предлагает:
- Не обращайте внимания, заходите!
Внутри фюзеляжа еще один пулемет у круглого бортового окна. Мы удивлены. Грачев - летчик опытный, у него можно поучиться, и вдруг такой конфуз! Куда исчезла его тактическая грамотность? Вниз и вверх вести огонь из окна невозможно, а если учесть, что для стрельбы на параллельных курсах в самолете ему пришлось бы открыть еще и бортовую дверь, получается совсем чепуха!
Кто-то из нас намекнул на бесполезность этих огневых точек. Грачев только махнул рукой.
- Лечу вчера с Мехлисом, и вдруг он спрашивает меня, часто ли мне приходится перевозить людей. Докладываю как есть. Выслушал Лев Захарыч и сказал, что больше не полетит со мной, пока не поставлю пулеметы. Пытался ему объяснить, что это же "Дуглас"! А он в ответ: "А мне хоть Фербенк! Завтра же доложить о выполнении". Вот какая ситуация, - закончил Грачев.
- А как же дальше? - спросили мы.
- Затем и прилетел, чтобы с вами посоветоваться. Попрошу помочь инженеров Карева и Прачека, они не только пулеметы - трехдюймовку воткнут, если потребуется!
Определить места, где следовало установить пулеметные точки, дело нетрудное. Мы посоветовались и потребовали магарыч - по огурцу и помидору на брата.
Не успели проводить "Дуглас", как появились еще гости. К нашему аэродрому стремительно приближались три легковые машины. Приехал маршал Чойбалсан в сопровождении начальника штаба авиационной группы комбрига Устинова.
Товарищ Чойбалсан подробно расспрашивал нас о том, как прошел бой, интересовался японской авиационной техникой и тем, пойдут ли, по нашему мнению, японские летчики на расширение воздушных операций. Чойбалсан, конечно, понимал, что наше мнение не может быть достаточно определенным после первого боя, но все же очень внимательно слушал нас. Откуда ему были так хорошо известны японские повадки, я не знаю, но, уезжая, он сказал на прощание: