— Нет! — Синие глаза сузились. Холгер явно обдумывал, что мне ответить.
Я скривила ухмылку. Вот она, кошачья сущность и верность. А больно-то как, просто слов не подобрать! Всю душу он мне вывернул!
— Валерия, она… твоя мать.
Эти слова были сродни удару током или молотком по моим пальцам. Я уставилась на шеатара, не в силах осознать услышанное.
— Мама? Её фамилия Стенфорд?
— Да. Кстати, помнишь те фотографии, на которых не видна твоя беременность? Как оказалось, среди оборотней тоже встречаются идиоты или даже предатели. Так вот. Твоя мать сейчас живёт с одним ирбисом. Его сын отличный айтишник, служащий у нас. Именно через него фотографии с Земли попадали ко мне на стол. А те, на которых была видна беременность, — рука мужа коснулась моего живота, — просто стирались. Этот…недоумок, в нарушение всех инструкций порой работал дома. Таким образом, Валерия увидела твои фото.
— Он изымал другие, — вслух произнесла я, — но зачем? И это тоже? — Глазами указала на постель.
— На допросе этот самый спец признался, что твоя мать не питает к тебе нежных чувств. А вот к его отцу — да. Ты ей помешала.
— Я? — Очередное потрясение было весьма болезненным, — но чем?
— Видишь ли, родная, — Холгер ослабил хватку, поняв, что теперь я никуда от него не сбегу. Он уселся в кресло, а затем притянул меня к себе на колени, обнял и очень нежно прикоснулся губами к виску. И только теперь я поняла, что меня накрыло волной холода. Поэтому прижалась к мужу, ища у него спасения от такого невероятного по своей жестокости известия. Я помешала своей матери? Когда? — Твоя мать никому не говорила, что оставила на Земле маленького ребёнка. Но сведения всё равно просочились. Кто-то проболтался. Хотя думаю, причина в ней самой. И тогда на женщину обрушилось презрение. Адекватная оборотница никогда не оставит своего котёнка. Думаю, с нормальными людьми то же самое. Из-за отношения к ней, Валерия поменяла несколько мужчин, прежде чем остановилась на том, с кем сейчас живёт. Не знаю, чем она зацепила этого бывшего военного, но он к ней привязался. Однако отношение окружающих так и не изменилось. Твоя мать не бедствует, но, как понимаешь, это не прибавляет уважения.
— Хол, ты хочешь сказать, — я никак не могла осознать услышанное, — она меня ненавидит? И поэтому так поступает?
— Мне плевать, что чувствует глупая тварь, умеющая только расставлять ноги, — резко оборвал меня Холгер. Похоже, ему эта тема тоже была не по душе. — Главное, тебя больше жизни люблю я! Слышишь?
— Да, — я вздрогнула, уставившись в глаза мужа. Облизнула губы. — Повтори, пожалуйста!
— Люблю тебя! — произнёс мой шеатар, зарываясь свободной рукой мне в волосы. — И запомни, другим в моей постели не место.
— И я тебя люблю. Ты только мой!
Любовь горячей лавой расплывалась в наших сердцах. Именно она подсказала оборотню подхватить меня на руки и уложить на постель, предварительно стащив с него покрывало, по которому проползла горничная. А потом Хол принялся выцеловывать на моём теле каждый сантиметр, произносить слова, от которых кипела кровь, и хотелось ещё большей близости. Мы словно два сумасшедших, дорвавшихся друг до друга, срывали одежду, катались по белоснежным простыням. Я знаю, что такое невозможность насытиться конкретным мужчиной. Другие мне просто неинтересны! Холгер — это часть моего сердца, которая просто не может считать себя целой без меня.
После нашей бурной встречи, когда сердце немного сбавило бешеный ритм, а я лежала рядом с любимым, Хол произнёс:
— Знаешь, я принял решение выкинуть её с территории снежных барсов или вообще с Шеата. Выбирай.
Я поёжилась от услышанного.
— Может, просто запретишь ей приближаться к нашей семье или появляться в столице?
— Боюсь, таким образом эта тва… найдёт себе ещё одного единомышленника. По моим наблюдениям, у неё хорошо получается манипулировать кем-нибудь.
— Знаешь, — приподнялась на локте и взглянула в любимые глаза, которые тут же одарили меня красками неба, — наверное, я не очень хорошая дочь. И мне не особо стыдно… но реши это сам. Без меня. Тебе виднее, что может выкинуть Валерия в следующий раз. Но я не хочу, чтобы она лезла в нашу жизнь. И тем более к детям.
После откровений шеатара назвать женщину мамой как-то язык не повернулся. Да, от этого мне не легче. И горечь в груди никуда не делась. Но я переживу это, перешагну через себя. Главное, чтобы мои любимые не страдали. А видеть ещё одну горничную «во всеоружии» я не желаю.
— Иди сюда, — произнёс оборотень, чуть не урча от удовольствия укладывая меня к себе на грудь. И эта его поддержка мне показалась бальзамом на раненое самолюбие и растревоженное сердце. — И вообще, Юль, я не хочу следовать традициям шеатаров. С сегодняшнего дня спим вместе! Если, конечно, не возражаешь. Потому как честь невесты и всё такое…