"Нас не трогай, мы не тронем, а затронешь - спуску не дадим!" - отвечаю словами песни. И вообще, чего раньше времени печалиться...
- Так-то оно так, - кивает старик в знак согласия. Однако по лицу вижу: не по душе ему мое легкомыслие. Петров работает слесарем железнодорожных мастерских. Человек он простой, бесхитростный, уверток не терпит, в прятки играть не любит. Немного помолчав, Лаврентий Георгиевич сказал:
- Ты смотри, чтоб не вышло так в пословице! "Пока гром не грянет, мужик не перекрестится". Песней фашиста не прошибешь. Его надо оружием усмирять...
Мне нужно было уходить, и я стал торопливо прощаться.
В нашем городке еще светились огни, из раскрытых окон доносились звуки музыки. В скверике прогуливались парочки. Возле трамвайной остановки чей-то голос выводил под гитару песню
Любимый город может спать спокойно...
Глава III.
Сирена
На рассвете 22 июня внезапно завыла сирена. Звук ее, назойливый и тягучий, то подымался до невозможных высот, то вдруг совсем замирал, чтобы снова, набрав сил, взвиться ввысь.
Вмиг проснулся авиационный городок. Застегивая на ходу куртки, бежали к штабу летчики, инженеры, техники. В открытых окнах квартир появились встревоженные лица. Весь полк - от командира до повара - пришел в движение. Все куда-то мчались, задавали друг другу вопросы, на которые никто толком не мог ответить.
Потребовалось не более шести-семи минут - и полк в сборе. Замкомандира Шестаков выстраивает летчиков, инженер Кобельков - технический персонал. Мы по-прежнему в неведении.
- Леонид Утесов приехал в Одессу, встречать будем, - пробует кто-то шутить. Шутка повисает в воздухе. Командиры эскадрилий Капустин, Асташкин и Рыкачев о чем-то совещаются. К ним подходит Елохин. Моего комэска капитана Жидкова вчера вечером проводили в другую часть.
Увидев командира полка, строй выравнивается. С Марьинского и Верховца глаз не спускаем. Что они скажут нам? За время моей службы в Одессе это первая тревога в воскресенье. Возможно, и в самом деле нас подняли на ученья?
По лицу Марьинского можно заметить: чем-то расстроен. Прошелся вдоль шеренг, остановился, переминаясь с ноги на ногу.
- Товарищи летчики, инженеры, техники и механики! Сегодня в четыре часа утра немецко-фашистская Германия, вероломно нарушив договор, напала на нашу страну. Гитлеровские войска перешли нашу границу, самолеты бомбят мирные города и села...
Строй вдруг колыхнулся и снова замер. Командир выждал минуту и продолжал уже более спокойно:
- Объявляю готовность номер один. Без разрешения старших никто не имеет права отлучаться из расположения части. Командиры и комиссары эскадрилий, начальники служб получат дополнительные указания. У кого будут вопросы?
О чем было спрашивать? Беспокойные мысли завладели каждым из нас. Война! Вот так она началась. Утренней сиреной. Шесть лет вставал я с рассветом, спешил к самолету, подымался в небо, выполнял фигуры высшего пилотажа. Учился воевать с условным противником. Конец условному противнику! Перед нами - настоящий. Где-то он уже разбойничает в нашем небе, где-то горят сейчас дома и пылают плодородные поля.
Ищу глазами Шестакова. Он дает наставления летчикам, говорит о порядке дежурств в воздухе. Мы со Львом Львовичем знакомы давно, с осени тридцать восьмого года, когда после окончания Сталинградского авиационного училища я прибыл в Ростов-на-Дону. Шестаков командовал эскадрильей истребителей. В свои двадцать три года он уже много успел: воевал в Испании, имел боевые награды, был в чине капитана. Признаться, ехал я с какой-то робостью. Еще в Сталинграде о комэске рассказывали всякое. Одни утверждали, что он резок, вспыльчив, другие говорили, что Шестаков отличный летчик, взыскателен, но справедлив, зря подчиненного не обидит.
Ростовский аэродром находился в северной части города. Через железнодорожную насыпь спускаюсь на равнину и быстро нахожу небольшой кирпичный домик, штаб эскадрильи. Несмело стучусь. Меня встречает среднего роста, подвижный, с искринкой в глазах капитан. Не успел доложить, как он обращается с вопросом: не проголодался ли в дороге, как самочувствие? И скованность мою как рукой сняло. Комэск беседует с новичком по-дружески, запросто. Я с восхищением смотрю на его грудь: орден Ленина и орден Красного Знамени... Кого это не взволнует?
В нашем училище орденоносцев по пальцам можно перечесть: один награжден за участие в гражданской войне, двое воевали на Халхин-Голе, один на озере Хасан. Но все это были люди в летах, а Шестаков ведь совсем молодой...
Комэск попросил у меня летную книжку, некоторое время изучал ее. Потом, в упор взглянув мне в глаза, заметил:
- А ведь самостоятельных налетов мало! Начинать надо почти все с азов...
- Такая программа была, - оправдывался я.
- Да я и не обвиняю тебя, - сказал капитан. - Наверстаем, будь спокоен. Другое тревожит: почему в наших училищах так мало внимания уделяют практике. Спрашиваешь молодого летчика по теории - любо-дорого слушать, прямо академик. А поднимешься с ним в воздух - он и спасовал, самостоятельности ни на грош... Вот и возись с таким!
Я растерянно переминался с ноги на ногу.
- Возьми, - Шестаков протянул мне летную книжку. - Припоминаю один случай. В Испании это было. Вылетели мы парой на разведку. Мой ведомый Родригес в общем был летчик неплохой, но у него как раз не хватало опыта, выдержки. Горяч был не в меру, как, впрочем, все испанцы. Из-за этого сам едва не погиб и меня подвел... Над Гренадой, понимаешь, ввязались мы в бой с шестеркой "Мессершмиттов". Одного нам удалось прикончить. Вот тут-то мой напарник, что называется, вошел в раж: вместо того чтобы меня прикрывать, сам пошел в атаку. Уж больно ему самому захотелось прикончить фашиста. А что получилось? Увлекшись атакой, не заметил, как подставил свою машину под огонь противника и - вышел из боя: самолет его был поврежден, и пошел Родригес на вынужденную посадку, а я остался без прикрытия и тоже пострадал, снарядом повредило мотор моего "ястребка". Понял, к чему я клоню? Не всегда отвага может заменить мастерство и умение.
- Но ведь мы сейчас не на фронте... - заметил я. Капитана будто током прошило. Он строго посмотрел на меня и сказал жестко:
- Сегодня нет, а завтра - может случиться. Многие молодые рассуждают подобным образом, мол, куда спешить, успеем наверстать упущенное. Так вот знай: времени как раз у нас очень мало, придется жать на всю катушку. И запомни, лейтенант: ничего условного у нас не будет, все взаправду. Эскадрилья выполняет задачи, как в настоящем бою.
Капитан называл летчиков, с которыми сражался бок о бок, и чьи имена стали потом для нас символом мужества и отваги: Павла Рычагова, Сергея Черных, Примо Джибелли, Анатолия Серова, генерала Анатолия Гусева.
Это была беседа с человеком бывалым, обстрелянным, знающим, отличным командиром и душевным товарищем.
Я сразу же проникся к Шестакову глубоким уважением. И поскольку речь зашла об Испании, вспомнили светловскую "Гренаду".
Красивое имя, высокая честь,
Гренадская волость в Испании есть...
процитировал я. Капитан улыбнулся.
- Люблю поэзию, особенно Маяковского... Но сейчас больше приходится сидеть над военными книгами. Требования к летчику-истребителю повышаются с каждым днем. Чтобы победить в бою, нужно каждый день больше летать, больше проливать пота, не щадить себя. Нельзя забывать также, что немецкие истребители обладают неплохими летно-тактическими качествами. У них высокая скорость, большой потолок, отличная маневренность.
До сих пор я был убежден, что наша авиация - самая сильная в мире, что мы летаем выше всех, дальше всех, быстрее всех. Кто же не восторгался подвигом Анатолия Ляпидевского, Николая Каманина, Маврикия Слепнева, Ивана Доронина, Василия Молокова, Михаила Водопьянова, спасших экспедицию челюскинцев в 1934 году и первыми удостоенных звания Героев Советского Союза! Кто не был восхищен знаменитыми перелетами Валерия Чкалова, Михаила Громова, Сигизмунда Леваневского, Полины Осипенко! И потому не выдержал и заявил, что наши И-16 не хуже, в случае чего мы это на деле докажем!