Внизу, под нашими крыльями, страшный в ранах своих и бессмертный в своем героизме, лежал Севастополь…
А севастопольское военное небо! Днем и ночью было оно грозным для врага. Днем в нем господствовали советские штурмовики, истребители, дневные бомбардировщики. А ночью гитлеровцам не давали покоя наши У-2. Начиная с форсирования Керченского пролива и кончая разгромом фашистских войск на мысе Херсонес все мы жили одной мыслью - скорее освободить крымскую землю.
Наш полк вывели из состава 132-й бомбардировочной дивизии и временно передали 2-й гвардейской ночной бомбардировочной Сталинградской Краснознаменной дивизии. Событие это совпало с награждением нашего полка за успешные действия по освобождению Феодосии орденом Красного Знамени.
- Ну что ж, посмотрим, каковы мои новые орденоносные подчиненные, - сказал командир дивизии генерал-майор Кузнецов, прибывший в Карловку.
Признаться, мы не очень обрадовались новому хозяину. Думали, что и здесь повторится то же, что было вначале в 132-й дивизии: ирония, снисходительные улыбки, оскорбительное любопытство. Когда мы только вошли в состав 132-й, за нами утвердилось нелестное прозвище - «несерьезная авиация». И хотя девушки сразу доказали, [174] что умеют воевать не хуже представителей «серьезной авиации», хотя своей работой заставили умолкнуть балагуров, обидное прозвище так и осталось за нами.
Во 2- й дивизии, вопреки опасениям, нас встретили, как равных, по-деловому. Полки этой дивизии имели однотипную с нашей материальную часть -самолеты У-2, и летчики ее по собственному опыту знали, что это за машина и каково летать на ней под зенитным огнем в лучах прожекторов.
Дивизия имела богатый боевой опыт: она участвовала в разгроме фашистов под Москвой, в боях на Дону, в обороне Сталинграда. Мы вошли в ее многочисленную дружную семью равноправными членами.
Здесь мы познакомились с совершенно новыми методами руководства. В прежней дивизии инспекция, наведываясь в полк, знакомилась с работой, проверяла и, только уехав, присылала приказы с выводами и требованиями исправить то-то, устранить то-то, обратить внимание на то-то.
По- иному строили свою работу представители 2-й дивизии. Они тоже присутствовали на старте, следили за нашими действиями, но не слали приказов и указаний сверху, а тут же помогали исправлять недостатки, советовали, подсказывали и, если надо, требовали.
Опыт передовых летчиков этой дивизии помог нам увеличить бомбовую нагрузку на самолет почти в два раза. До тех пор у нас считалось, что 150-180 килограммов бомб - это максимум того, что могут взять с собой наши машины. Конечно, мы понимали, что У-2 способен поднять и больше, но для успешных действий над целью этот груз казался нам предельным. Ведь мало поднять в воздух бомбы, нужно ежеминутно помнить о ресурсах мотора, сохранять маневренность машины. Вот мы и считали, что большой груз резко снизил бы пилотажные возможности самолета под обстрелом с земли. Как же мы были удивлены, когда узнали, что во 2-й дивизии бомбовая нагрузка в 250-300 килограммов считается обычной.
Среди нас разгорелся спор. Надя Попова заявила, что и мы на своих самолетах можем поднять такой же груз и даже больший.
- Материальная часть у нас такая же. Во всяком случае, я уверена, что триста килограммов доступны каждому экипажу. [175]
Я и Дина Никулина поддержали Попову. Мы тут же пригласили техников и вооруженцев. Они произвели соответствующие расчеты и подтвердили наш вывод.
- Если правильно эксплуатировать мотор, - заявила инженер полка Софья Озеркова, - то и триста килограммов далеко не предел. Можно еще подкинуть килограммов семьдесят. Моторы вытянут.
- Как, Надя, рискнем? - спросила я Попову.
- Рискнем, пожалуй!
Не откладывая дела в долгий ящик, мы тут же отправились к Бершанской. Евдокия Давыдовна согласилась не сразу. Вновь вызвали специалистов, проверили расчеты. И только когда были взвешены все возможности, мы получили разрешение.
Признаться, я, Надя и Дина Никулина сильно волновались в ту ночь. Мы не сомневались, что самолет поднимет 300 килограммов. Но ведь дело не только в том, чтобы поднять такой груз, главное - отлично отбомбиться. А это значит - не дать лучам прожекторов поймать себя пли суметь уйти, если тебя все же поймают. Но ведь 300 килограммов - не 150. Смогут ли наши машины маневрировать с такой нагрузкой?
Волновались мы не из-за боязни личной неудачи. Пугало другое. На нас смотрели все. От нашего успеха или неуспеха зависело многое. Выполним задание - за нами последуют другие, и боеспособность полка увеличится почти вдвое. Не выполним - придется краснеть перед товарищами, перед командованием полка, дивизии и, что самое главное, подорвем веру летчиц в свои возможности. Тут было над чем задуматься.
Пока вооруженцы подвешивали бомбы, мы с Надей и с нашими штурманами еще раз уточнили порядок действий над целью, согласовали режим полета, установили больший, чем обычно, интервал между самолетами при заходе на бомбежку. Большим интервалом мы рассчитывали ввести противника в заблуждение и обезопасить себя от случайностей. Мало ли что могло произойти на маршруте. Поэтому и первому самолету, и второму, и третьему не мешало иметь в запасе лишние полторы-две минуты, чтобы в случае необходимости лучше осмотреться, оценить сложившуюся обстановку, принять правильное решение. [176]
Нам предстояло бомбить вражеский аэродром в районе Балаклавы. В воздух поднялись до наступления темноты. Все-таки в первый раз взлетать с такой нагрузкой с неровной каменистой площадки при дневном свете было удобнее и спокойнее. Поэтому лететь мы рассчитывали на меньшей скорости, чтобы пересечь линию фронта, когда на смену сумеркам уже придет ночь.
Первым стартовал наш с Катей самолет. Взревел мотор, и машина плавно тронулась с места. Из предосторожности я несколько удлинила пробег и, только набрав значительную скорость, слегка потянула ручку управления на себя. У-2 послушно и легко оторвался от земли.
Я облегченно вздохнула: перегрузки нет. Но как поведет себя машина при наборе высоты? Необходимо было подняться хотя бы на 800 метров. Внимательно вслушалась в работу мотора. Пока все обстояло нормально, плавно двигалась по кругу стрелка высотомера.
На самолет медленно наплывал темный массив гор. Скоро линия фронта. Я перегнулась через край кабины, всматриваясь в смутные очертания земли, и только тут заметила, что еще достаточно светло. В чем дело? Неужели мы просчитались? Посмотрев на часы, я поняла все. Погрузившись в свои мысли, я забыла о принятом нами скоростном режиме и нарушила график полета. В результате передний край предстояло пересечь в сумерках, а значит, и к цели мы должны были подойти еще до наступления полной темноты. Это было скверно - самолет могли обнаружить раньше времени. Но ничего другого делать не оставалось.
Приглушив мотор, я повела машину на снижение. Мозг сверлила одна мысль: «Только бы дотянуть до границы Балаклавского аэродрома!» Рябова, словно угадав мое настроение, почему-то шепотом сказала, что до бомбометания осталось пять минут.
Удивительно долго тянулись эти минуты. Уже показалась взлетно-посадочная полоса. Движения на ней не было заметно. Неужели нас засекли, а теперь затаились и ждут, когда мы окажемся над их орудиями? Стараясь сохранить спокойствие, я спросила штурмана, хорошо ли она видит цель.
- Давай чуть правее! - скомандовала Катя. - У кромки поля что-то поблескивает. Похоже, истребители. [177]
Прошло несколько томительных секунд. И вдруг включились прожекторы, на нас обрушился ураганный огонь.
Может, от неожиданности я сама качнула самолет, но мне почему-то показалось, что это Рябова сбросила бомбы. Я тотчас развернулась и пошла со снижением.
- Ты что, с ума сошла?! - закричала Катя. - Давай назад!
- Зачем? - спросила я. - Ведь ты отбомбилась.