Кто-то громко простонал. В окне виднелась вдали лагерная стена, опоясанная светящимися лампочками.
Глава четвертая
Гибель Левы, то, что произошло в госпитале у Максима Ивановича, Лиля пережила тяжело. Письмо, полученное от Васильцова, где он винился и желал ей добра, она расценила как запоздалую вежливость. «Ну, что поделаешь, — горестно подумала Лиля, — я для него так девчонкой-ученицей и осталась…» К лицу ли ей навязывать свои чувства?
Жизнь шла своим чередом, отодвигая утраты, предлагая новые интересы, заботы. Ростов поднимался из руин. Расчищались завалы, возникали строительные площадки. Уральцы прислали цемент и оборудование. Вместо трофейного красного автобуса, прозванного ростовчанами крокодилом — он словно полз на брюхе, в клубах черного дыма, — теперь от центра к вокзалу побежали трамваи с окнами, забитыми фанерой. Неподалеку от дома Новожиловых появился — не чудо ли? — книжный магазин, где у стойки, как и до оккупации, поклевывал страницы длинным носом известный всему городу букинист с неимоверно выпуклыми стеклами очков.
Из маленькой радиостанции в домике на Ворошиловском передавали текст нового гимна, итоги смотра тимуровских команд, репортажи о том, как Лензавод ремонтирует паровозы, как работают фронтовые участки на Ростсельмаше.
…Новожилов часто болел, перешел на пенсию по инвалидности, но понемногу работал лектором — скорее для души, чем для заработка. Возможность самому регулировать занятость устраивала его больше, чем необходимость каждый день в определенные часы отправляться на службу. Готовился к лекциям Владимир Сергеевич тщательно, до выступления приходил с запасом времени, достаточным, чтобы лучше узнать, что за аудитория будет сегодня перед ним, какие проблемы ее волнуют, как лучше повернуть разговор, не уходя от трудных вопросов.
Клавдию Евгеньевну на службе повысили — она стала бухгалтером, Лиля получала по карточке сахар, постное масло и четыреста граммов хлеба в день — так что жить было можно.
После окончания подготовительных курсов Новожилову зачислили студенткой факультета промышленно-гражданского строительства, пока что единственного в институте.
В ее группе было двадцать четыре человека, разных по возрасту, жизненному опыту: и со школьной скамьи, и после госпиталя. Большинство ребят — в армейских гимнастерках, кирзовых сапогах, широченных брюках, робах, с полевыми сумками. Девчонки, как и Лиля, — в ватниках, юбках, переделанных из старых одежд, шинелей.
Начали свои занятия новоиспеченные студенты в одном из немногих уцелевших в центре города зданий — средней школе на углу Социалистической и Газетного. С утра здесь был строительный техникум, а во второй смене — институт. Классы обогревались железными печками с трубами, выведенными в окно. На стыках звеньев труб в подвешенные консервные банки капала какая-то черная жижа. Печки часто капризничали, и тогда дым заполнял комнату, выедал глаза. Но студенты, сидя на скамьях за длинными столами, не унывали, бойко долбили перьями непроливайки с чернилами и записывали на газетных листах, между напечатанных строк, лекции по геодезии, сопромату…
Тускло горели плошки, керосиновые лампы. Но разве все это помеха? Подумаешь — дым и полутемень!
Отец говорил Лиле:
— Ничего, студентка, будет у вас и настоящий институт, важны вера, энтузиазм.
Ну, этого им не занимать.
Когда однажды студенты вынесли из классов скамьи в коридор, превратив его на время в актовый зал, директор сказал им:
— Скоро нам дадут «коробку», и мы своими руками сделаем себе институт.
Конечно, сделают! Здесь двух мнений быть не может!
С первых же дней Лиля сдружилась со светловолосой, баскетбольного роста, коротко подстриженной хохотушкой Инкой, года на три старше ее, а к Новожиловой немедля «прилип» Василек — тихий, до робости деликатный белобрысый парнишка, очень стеснявшийся того, что — наверно, с детства — у него трубочкой было свернуто правое ухо.
Инка была истинной ростовчанкой — с громким голосом, энергичной жестикуляцией. Во время оккупации она сумела укрыться от угона в Германию, родители у нее погибли в бомбежку, и жила Инка одна в комнате на ветхой, уцелевшей Темерницкой улице.
Василек же Петухов приехал из Краснодара, и приютили его в Ростове родственники.
По накрепко въевшейся привычке Лиля решила и в институте вести дневник. У отца была толстая тетрадь в черном, пахнувшем клеем коленкоровом переплете. На первой зеленой странице она красиво вывела: «1944 год. Студенческие дни».