Наутро, когда он пришел, насколько могла мягче, сказала об этом Виктору. Он был очень огорчен.
— Не торопись с отказом.
— Нет, Виктор, я себя знаю…
Он долго надевал шинель. Поцеловал Лиле руку и уехал.
Мама еще не один день вздыхала. А Инка опять сокрушалась:
— Нет, ты определенно засохнешь старой девой. Предсказываю тебе.
«Вот прицепилась, — с неприязнью подумала Лиля, — лучше о себе заботься».
Через несколько дней Клавдия Евгеньевна и Лиля пошли в госпиталь. Отец выглядел очень плохо. Они оставили ему кое-какие продукты. Всю обратную дорогу Лиля думала о недавно прочитанном стихотворении Симонова «Убей его». Лиле казалось, что она сама сочинила: такая лютая ненависть к фашистам сидела в ней. Вот и папа искалечен ими, и Максим Иванович, и убит Лева. Взять только один их дом. Убиты оба доктора, отец Дуси. Неведомо — жива ли она сама. «Так убей же хоть одного!» — про себя повторяла Лиля сейчас. — «Сколько раз увидишь его, столько раз его и убей!»
Она ценила в стихах динамит. Как у Маяковского: «Я шагну через лирические томики, как живой с живыми говоря…»
…Вечером, несмотря на усталость, пошла с Инкой смотреть «Серенаду Солнечной долины». Как плясала на коньках Карен, лучшая американская конькобежка Соня Хенни! Ведь есть же такие женщины на свете. И разве не прав Пушкин, говоря: «Главное — глазки, зубки, ручки и ножки». Уж он-то в этом разбирался. Где-то прочитала она фальшивую сентенцию: дура никогда не может быть красавицей, а дурная собой, но умная женщина часто блещет красотой. Как бы не так! Чем могла бы она привлечь внимание того, кто придется по душе? Разве только умением решать задачи по геометрии с применением тригонометрии? Не маловато ли?
«23 июля 1944 года.
В Берлине арестовано пять тысяч офицеров, принимавших участие в заговоре против Гитлера. Дворничиха Марфа по этому поводу изрекла: „Опалили морду супостату“. Ох, эта пещерная Марфа! К ней недавно приезжал из Москвы внук, окончивший там художественное училище. Красивый парень с ржаными вьющимися волосами… Марфа носилась с ним, как с писаной торбой, рассказывала ему, как маялись при басурманах. А затем появился зять Аркадия Матвеевича Шнейберга, отец Пети — подполковник-танкист, увез с собой сына. Я знала, что он в Чалтыре.
И еще приезжала дочь Эммы — в форме капитана, медицинской службы, с медалями. Внешностью Надя удивительно похожа на мать. Сестра погибла на фронте, а Надю ранило. Все время ходила по квартире с зареванными глазами. Но никто в доме об Эмме худого слова ей не сказал. А я подумала: какой же злой и несправедливой я была. Мама, щадя, сказала Наде, что Эмма в последнее время была не в себе.
Я сижу над записанными лекциями — комплекс отличницы продолжает действовать. Слышала, что образованные люди ругаются на четырех языках. Но мне и этого мало.
Папа вышел из госпиталя, стал худее прежнего — какой-то согбенный. Как помочь ему?»
В несчастье самое тяжелое — ожидание исхода. Но как почти не бывает болей непрерывных — даже они делают недолгий перерыв, — так, вероятно, и горе не бывает непрерывным, знает спады и паузы, а изматывающее ожидание несчастья временами может прикинуться благополучием. У Владимира Сергеевича то начиналось кровохарканье, то исчезало, то подскакивала температура, то падала.
Жизнь Клавдии Евгеньевны и Лили теперь наполнилась тревожным ожиданием результатов анализов, исследований, когда среди грозных предчувствий вдруг возникал луч надежды и думалось: «А вдруг», «А может быть», — чтобы снова исчезнуть в непробиваемых тучах страха. Это чувство угнетенности было схоже с тем, что испытала Лиля во время песчаной бури на исходе зимы. Тогда к полудню небо над Ростовом затянуло желтовато-серой пеленой, скрывшей мост, Задонье. На город упал снег, пропитанный пылью. Бешеные порывы восточного ветра залепили этим месивом окна домов, вывески, машины, одежду, лица. Сразу стало сумрачно, как перед началом затмения, и на все легла желтовато-мрачная тень.
Такая тень лежала сейчас на душе Лили. А тут еще она увидела вчера на другой стороне улицы, возле кинотеатра «Буревестник», Максима Ивановича с той фифочкой, что сидела у него в палате. Наверно, увольнительную в госпитале получил.
Васильцов деликатно держал под руку эту стройную, на высоких каблуках красотку, а она шла как танцевала, и мужчины оглядывались ей вслед, а она что-то щебетала. Здесь были и глазки, и зубки, и ножки наивысшего класса. «Не мне чета», — подумала Лиля и, чтобы не видеть их, резко повернула, пошла в другую сторону.