— Все вы воображаете себя бог знает кем, — заговорил Жибо, молодой парижский энергетик. — Сами себя дурачите. А мне бы только Сену увидеть! Увидеть, как в ней отражается парижское небо, пройтись вечером после работы по улицам. Вот моя единственная мечта. И вам этого хочется. Жить! Да, да, что вы на меня уставились? Хочу жить! Не тяни меня за рукав, я знаю, что ты хочешь сказать! У меня нет пятерых детей, я не умею лепить, но я хочу жить, я люблю жизнь!
Казалось, Жибо готов был в эту минуту броситься на товарищей. Он был неплохой малый, но сейчас в его словах клокотала ненависть.
— Хватит, наслушались мы о твоих парижских девушках! — со злостью крикнул ему в лицо чех. — Хватит! Ни к чему нам эти легкомысленные штучки! Мы и на свободе еще бог знает сколько времени не сможем быть мужчинами!
— Перестаньте! — хрипло бросил «волжанин». Он говорил отрывисто и односложно, но его понимали с полуслова.
А чех никак не мог успокоиться.
— Золотая молодежь! — он даже плюнул в ожесточении. — Я убью его! Сволочь! Будет знать, что тут не парижский бульвар! Дурак!
Только Диас молчит. Его сунули в эшелон потому, что не хватало одного до круглой цифры. Наци даже на смерть посылают круглыми цифрами.
Диас боится этого спора. Оказывается, существует сила, способная разъединить людей, сроднившихся за долгие месяцы работы в шахте. Он чувствовал себя растерянным, испуганным. В мастерской, когда вспыхивала ссора, всегда почему-то получалось, что больше всех доставалось ему, Диасу.
В пылу спора люди не заметили, как снова появился «зеленый». Он был зол, что ему до сих пор не удалось получить туфли Диаса.
— Да чего вы уцепились за эти несчастные туфли, болваны? — сердито буркнул он. — Завтра от всех вас останется дым.
— Что ты сказал, собака?! — крикнул чех, и лицо его перекосилось от ярости.
— Что ты мелешь? — прохрипел скульптор.
Барак зашумел. Даже те, которые до сих пор лежали неподвижно, привстали со своих мест.
— Лучше я отдам ему, — виновато проговорил Диас и стал медленно снимать туфли.
— Устрою тебя в больнице… За цветами будешь ухаживать, — бормотал «зеленый», — и хлеба дам впридачу.
В этот момент подошел Келемен. Замысловатые ругательства, приправленные крепкими лагерными выражениями, обрушились на голову «зеленого». Тот съежился и поспешил ретироваться. «Красный» сразу завладел всеобщим доверием. Оказывается, он на их стороне?
— Эй, шляпу свою забери! — насмешливо крикнул Келемен вдогонку «зеленому».
Новая шляпа, олицетворявшая превосходство «зеленого» над обитателями барака, так и осталась лежать на полу. «Зеленый» исчез. Но осталось что-то гнетущее, словно вещи утопленника на берегу. Мысли ворочались тяжелые, как мельничные жернова. «Зеленый» высказал вслух то, чего они больше всего боялись.
— А вы уши развесили? Врет он все! — громко заговорил Келемен и, не дожидаясь приглашения, присел на нары.
Его слова встретили с недоверием, но расспрашивать никто не решался. В присутствии «красного» все почувствовали себя уверенней.
— Или вы впервые видите «зеленого», что ведете себя как грудные младенцы? — спросил Келемен. И тут же мысленно выругал себя: зачем ввязался в этот разговор? Ведь он делает совсем не то, что ему велено. Э, все равно! Он чертовски устал. Наверное, уже перевалило за полночь? — Такая сволочь, как этот, — продолжал Келемен, — увидит, что кто-нибудь выбился из сил, подойдет и заговорит ласково так: «Садись, отдохни, дружок!» А сам позовет эсэсовца и предложит пустить несчастного в расход.
Теперь все внимательно слушали Келемена. Но тяжелый осадок, который оставили слова «зеленого», еще не растаял. Им бы знать, спасутся они или «зеленый» сказал правду?
Разговор не клеился.
Вдруг раздался голос «волжанина»:
— Как ты думаешь, страшно поднять кирку или лопату на такого вот?
— Почему? — возразил Келемен. — Вот чех поднимал. Может быть, не кирку… Не каждому дано убить Гейдриха[7]. У чеха на квартире переночевал товарищ. Несколько часов поспал спокойно. А может быть, это для него было тогда важнее всего. Кто знает, какой мерой измеряются человеческие дела? Вот и вы здесь кое-что могли бы сделать…
— Что? Что сделать? — Келемен вдруг почувствовал, как что-то ожило в их омертвевших лицах.
Он даже смолк на минуту, не ожидая, что его слова произведут такое действие. Что могут сделать эти тени? Отступать нельзя. Глаза, лихорадочно блестящие глаза требуют ответа.