— Ауфштеен!
Вам не на тот поезд
К станции Чоп, пыхтя и фыркая, подходил поезд. Метров за сто до вокзала он остановился. Видно, не счел нужным засвидетельствовать свое почтение груде закопченных камней — все, что осталось от станции. Да и пассажиры не воздавали должных почестей железнодорожным порядкам. Не дожидаясь, пока поезд остановится, они торопливо соскакивали на ходу, кто с крыши вагонов, кто из окна, а некоторые даже с паровоза. Все налегке, с маленькими узелками под мышкой или просто с пустыми руками. А как одеты! Здесь можно было увидеть костюмы всех наций, какие только существуют на свете. Кажется, каждый схватил что попало на международной барахолке и наспех надел на себя. Особенно выделялись рваные арестантские халаты…
Но, конечно, в этой разношерстной толпе нашлось несколько «настоящих» пассажиров, которые в любых обстоятельствах требовали соблюдения всех железнодорожных правил.
— Носильщик! Носильщик! — раздраженно кричал один из них. Соседи по вагону уже знали, что он везет в город два мешка фасоли, выменянной в деревне.
— К вашим услугам! — подскочил к нему тощий долговязый мужчина в арестантской одежде. — Ну, чего глаза вылупил? Я правда носильщик! — он громко расхохотался, и казалось, сквозь смех было слышно, как гремят его кости, — так он был худ.
— Эти всё разграбят, пока мы доберемся до дома! — сказал приятель долговязого. Он крепко выругался и сердито плюнул на шпалы.
Люди с замирающим сердцем оглядывались: так вот что осталось от чоповского вокзала! То тут, то там виднелись закопченные развалины. Они выглядели особенно страшно на фоне сияющего июньского неба. Рядом стоял жилой дом. Бомбой снесло одну стену, обнажив внутренность дома, и казалось, он стыдливо жмется, пытаясь скрыть от бесцеремонных взглядов свою наготу. И снова развалины. Цистерна с большой рваной раной на боку, из которой медленно и сиротливо капает маслянистая жидкость.
— На Берегово когда поезд? — спросил у железнодорожника низенький, сухопарый человечек.
Его осторожные движения и заискивающий взгляд свидетельствовали о том, что он не имеет ничего общего с этой разношерстной шумной толпой. Звали этого человека Янош Цап.
— Ожидаем вечером, — ответил железнодорожник и шутливо добавил, словно в мирное время: — Посадка на поезд Батево — Берегово — Чоп в двадцать ноль-ноль!
— Поставьте свой чемодан! Или не видите, все брюки мне выпачкали? — продолжал балагурить тот худой, в арестантском халате.
Раздался смех.
Янош Цап быстро исчез в толпе. С трудом он пробивал себе дорогу в этой суматохе. Казалось, впервые в жизни видел он арестантские халаты, и они явно смущали его.
А жизнь на станции шла своим чередом.
Какой-то девушке стало плохо.
Кругленький красноармеец щедро разливал в консервные банки горячий суп. Люди шумели, сердились, смеялись.
Вдруг Янош Цап увидел своего старого знакомого, друга детства. Когда-то они вместе играли на улице. Обрадовавшись, Янош схватил его за руку и потащил за собой. Вот уже шум и гам остались позади. Перед ними невспаханные, заросшие бурьяном поля. Они уселись возле сгоревшего немецкого танка. Но почему молчит его друг? Почему так беспокойно ерзает на месте, словно в чем-то провинился перед Яношем?
— Ну, что ты молчишь, Пиштука? Говори же! Как там моя мельница? Что Марика, жива, здорова? — тормошит его Цап. — Неужели ничего не знаешь? Ты же рядом живешь! Что-нибудь случилось? Сгорела мельница? Или с Марикой несчастье? Ради бога, говори скорее!
Долго молчал друг. А когда речь зашла о мельнице, заговорил. И не заметил, как сорвалось с губ самое главное…
А когда спохватился, пожалел о своей болтливости. Но слова обратно не вернешь.
У Цапа потемнело в глазах. Все стало невыносимым, противным — это жаркое июньское солнце, и зеленеющая трава, и наступавшая со всех сторон глубокая, покойная тишина.
Он даже не заметил, как остался один, друг его исчез куда-то. А он все сидел, словно кто-то бросил ему в голову камень. Он никак не мог прийти в себя от удара, все вертелось перед глазами. День превратился в ночь. Сколько времени просидел он так в оцепенении возле немецкого мертвого танка? Постепенно все начало оживать; он снова ощутил тепло июньского дня, мягкое дуновение ветра, где-то над ним жужжала пчела. Крикнул вдали паровоз.
Янош медленно побрел к станции. Почему чемодан стал вдруг таким тяжелым? В горле пересохло. А толпа продолжала шуметь и метаться из стороны в сторону, как пшеничная нива под летним ветром.