Что происходило с нашим поляком?
Весна пришла и к нам, за колючую проволоку. Между булыжниками, которыми был коряво вымощен лагерный двор, то здесь, то там пробивались робкие травинки — слабые, как дыхание больного. И все-таки эти зеленые ростки будили наши сердца, будили воспоминания. Испанец, вечно подтрунивавший над Янеком, теперь утверждал, что этот несчастный даже весны не заметил: ходит закутанный по-зимнему.
Однажды вечером перекличка особенно затянулась. Мы уже привыкли к тому, что немцы не могут сосчитать нас, и, как всегда, недовольно гудели. Вдруг из уст в уста полетела молва: Янек исчез.
Куда он девался? Мы переглядывались.
— Янек? — повторяли с недоумением.
Так же, как не замечали мы его присутствия, так теперь не заметили, что он исчез. А исчез он еще ночью. Значит, мы не видели его целые сутки.
Некоторые не верили: уснул, наверное, где-нибудь. Зиму-то он, можно сказать, провел в спячке, как медведь косолапый. На этом мы и успокоились.
Но стоило кому-нибудь вспомнить о странном поведении Янека в последнее время, и вновь начинались сомнения: уж не бежал ли?
Бежал? Через проволочные заграждения, по которым пропущен ток? Мимо озверевших овчарок? Этот увалень? Эта несуразная Глыба?
Кончился день. Возвращаясь с работы, мы боялись наткнуться на его труп, в клочья разорванный собаками и выставленный в назидание на аппельплаце. Но прошел день, другой. Мы всё реже вспоминали о Янеке. Даже Испанец, и тот умолк.
А Янек между тем был далеко. Кто указывал ему путь в ночной темноте? Чем утолял он свой голод? Где находило отдых его усталое, изможденное тело? Уже целую неделю он был в пути. И вот однажды глубокой ночью остановился у дверей своей избы, затерявшейся среди холмов в окрестностях Биалыки. В темноте он нащупал окно — на месте выбитых стекол торчали пучки соломы — и постучал.
— Мариуша, Мариуша! — тихо позвал он, тяжело переводя дыхание.
Ответа не было.
Жена, казалось, от страха примерзла к тюфяку. Губы ее возносили молитву ченстоховской богородице. Ужас усугублялся тем, что серый пес Кумач даже не тявкнул. Не помня себя от страха подошла она к двери и отворила ее.
Над биалыкскими склонами проснулся весенний день… Солнце высушило земную плоть, и лишь кое-где в ложбинах и оврагах еще ощущалось влажное дыхание ночи. Межи заросли широколистным подорожником, на невспаханных полях нагло пыжился розоватый репейник. Возле рощицы на прошлогоднем жнивье чуфыкали тетерева.
Земля ждала сеятеля.
И сеятель явился.
Вместе с зарей вышел Янек на свое поле. Отдохнувшая земля, туманное рассветное небо тихо приветствовали его, как старого знакомого.
Янек вдыхал запах пробуждающейся земли, слушал знакомые звуки — призывные крики птиц, шуршание ветвей, и ему казалось, что, кроме этого поля, этого неба, ничего не существует на земле. Словно и не было страшной бухенвальдской зимы.
Янек засучил рукава.
Он точно знал, откуда начинать вспашку, где что сеять. Он работал четко и размеренно, подчиняясь той же неведомой силе, которая привела его сюда, на эти древние поля его отцов и дедов.
Умелой рукой он поправил упряжь на своей косолапой клячонке, спокойно проверил глубину вспашки и медленно пошел за плугом. И когда под плугом, тяжело отваливаясь, зачернели жирные пласты земли, Янека проняла радостная дрожь. Лишь дойдя до края поля, он оглянулся: ровно ли проложена первая борозда.
Медленно проплывали облака в благоговейной утренней тишине. Вторя тетеревам, поскрипывал плуг. Вывороченная земля серела на солнце.
Янек работал без устали. Солнце поднялось высоко. Прямые лучи солнца палили нещадно, а он проходил поле за такое же время, как и на заре, и не чаще, чем рано утром, вытирал со лба пот. Правда, куртку пришлось снять. Взгляд его случайно упал на руку: вытатуированный номер. Но это был один только миг… «Не время в такую горячую пору обращать внимание на пустяки», — решил Янек и снова натянул куртку.
В полдень, как бывало, на поле пришла Мариуша. Это было тщедушное, белесое создание, молчаливая тень своего мужа. Она молча следила за тем, как Янек развязывает принесенный ею узелок с завтраком, и гадала: изменился он или нет?
Ночью они ни словом не обмолвились о том, какими судьбами он оказался дома. Янек молчал, а спрашивать Мариуша не осмеливалась. Ему не хотелось говорить о том, что с ним приключилось там, на чужбине.