Сестра выходит, тихо прикрыв за собой дверь, а в ушах Фолькенса еще звучат ее слова:
«Спокойной ночи, господин Фолькенс! Это лекарство вам поможет, уверяю вас!»
Фолькенсу не спится. Он прислушивается к спокойному дыханию больного соседа, слушает, как за окном шумят и плещутся морские волны. Порыв ветра — и где-то дребезжат стекла, колеблется скатерть на столе. И снова тишина.
История болезни… Листок, густо исписанный торопливым почерком. Каждая графа заполнена. Все учтено. Все ли? Вот они, чистые, нетронутые страницы!
Как бы ты, Петер Фолькенс, заполнил их?
…Светало. На цыпочках, чтобы не разбудить Герту, Фолькенс вышел из спальни и стал торопливо одеваться — даже не успел как следует застегнуть рубашку. Его ждала лаборатория. Он испытывал новое химическое вещество, полученное из древесины. Только бы побыстрее… Герта еще спит. Он уже собирался выходить, как вдруг она появилась в дверях спальни — сонная, растрепанная.
— Послушай, Петер… Если ты и сегодня опоздаешь к обеду, лучше вообще не приходи. Я больше не могу…
— Ну не сердись, родная! Сегодня я приду обязательно!
Он был тогда так близко к цели. И вдруг нагрянуло что-то непонятное.
В тот день его вызвал директор. В кабинете Фолькенс увидел незнакомого немца. Немец был вежлив, корректен — казалось, не только его рука, но и весь он затянут в огромную белую перчатку. Не глядя на Фолькенса, с жалким выражением лица, которое так не шло его мощной фигуре, директор заявил:
— Господин Фолькенс, нам очень жаль! Вы должны понять нас. Это делается во имя высоких целей…
Звонкие пустые фразы. Один росчерк директорского пера — и вся его работа полетит в трубу. Но тут вмешался немец:
— О, господа! Здесь, очевидно, произошло недоразумение! Мы все высоко ценим талант господина Фолькенса. Теперь перед ним открываются широкие перспективы! Не правда ли, господин Фолькенс, мы можем рассчитывать на ваше сотрудничество?
А через несколько часов, едва в колбах закипели реактивы и в стеклянных трубочках поднялась жидкость для новой реакции, немец появился в лаборатории:
— О, господин Фолькенс, вы уже за работой! Чудесно! Поговорим о деле!
Еще минута — и этот отутюженный, затянутый в перчатку человек превратил все планы Фолькенса в груду развалин, словно проехал по ним на своем «мерседесе».
— Простите! Ваш опыт в данный момент никого не интересует, — голос немца звучал угрожающе. — Идет тотальная война. Надо ставить другие опыты. Их ждут миллионы, прежде всего немецкая армия.
Фолькенс не выдержал:
— К черту! Ваша тотальная война меня не интересует! Здесь мы хозяева!
Шел 1943 год. Третий год оккупации Дании. По улицам мчались машины, в которых сидели немецкие офицеры. В здании университета обосновалось гестапо. А Фолькенс ничего не замечал. Целые дни проводил он в закопченных стенах лаборатории и ничем не интересовался, кроме своих опытов…
Немец ушел, и Фолькенс продолжал работу как ни в чем не бывало.
Надо было исполнить обещание, данное жене. Он уже собрался идти обедать, как вдруг в лабораторию ворвались пять гестаповцев.
— Бросить всё! Следовать за нами! — отрывисто приказал один из них.
— Но, господа, мне надо кое-что проверить! Закончится реакция… Нельзя ли завт…
Ему не дали договорить. Хорошо, что разрешили собрать в чемодан самое необходимое.
— Мне бы несколько строк жене написать, она будет беспокоиться, что меня нет к обеду… — беспомощно пролепетал Фолькенс.
— К обеду будете на месте!
Только по дороге Фолькенс заметил, что забыл снять белый халат. Но они сказали, что скоро отпустят его! Привезут на машине. В глазах рябили химические формулы, колбы, расчеты.
…Первый допрос. Обыск. Он протестовал. Неуклюже поднимал руки. Как они смеют прикасаться к нему! Родной отец ни разу не ударил его. Не разрешается нанимать адвоката? Но еще у древних римлян существовало какое-то право!
Он ничего не понимал.
В мире химических реакций Фолькенс чувствовал себя как дома. А тут перед ним выросла стена, которую не могла разрушить никакая реакция.
И сколько времени прошло с тех пор, как его увезли. Что подумала Герта? Он ведь забрал чемодан, с которым, бывало, уезжал за границу…
Приговор. Лагерь принудительных работ. Шесть месяцев. За неуважение к великой немецкой нации…
Мысли Фолькенса прерывает Ирен.
— Вам плохо? — доносится откуда-то издалека ее встревоженный голос.
И снова звук падающих капель.
— Раз… два…
Лить… лать… — слышит Фолькенс.