Като с удивлением посмотрела на открытую дверь. Неужели? Нет, не надо. Она так ждала его. Последний раз они сильно поссорились. Он был неправ. Сегодня утром, вытирая запылившуюся пепельницу, Като подумала: «Может, он использовал эту ссору как повод для разрыва. Оставил навсегда? Ну и пусть! Главное, не думать о нем».
Но не думать о нем она не могла.
Като быстро вошла в дом. «Держаться так, словно ничего не случилось!» — мелькнула мысль. Легкая теплая улыбка тронула ее лицо, сразу сделав его нежным и привлекательным.
Миклош, увидев Като, потянулся за сигаретой.
— А, явилась, заблудшая овца! — вместо приветствия сказала Като и сама удивилась спокойствию своего голоса.
— Еще бродят по земле духи возвращения, — подхватил Миклош ее шутливый тон.
Он закурил и почувствовал себя уверенней. Ему хотелось смыть неприятный привкус последней ссоры, и он старался держаться непринужденно, свободно, словно у себя дома.
— Като, ты опять оставляешь двери открытыми, — ласково упрекнул Миклош. Ему нравилось играть роль заботливого друга, — Когда-нибудь ты поплатишься за свою доверчивость.
Като стояла на пороге, держа в руках айву. В какое-то мгновенье ее тоска по Миклошу, желание увидеть его разлетелись вдребезги. Так мгновенно разбивается на куски выпавшая из рук чашка. Впрочем, с Като это случалось не раз: ждет-ждет чего-то, а дождется — и радости как не бывало. Сколько раз, отворяя Миклошу двери, она испытывала такое чувство, словно теряет что-то.
«Не надо отравлять сегодняшний вечер!» — остановила она себя, ведь сегодня ее ждала большая радость.
— Ну, рассказывай, где пропадал?
— По святым местам ходил, — не то шутя, не то серьезно ответил Миклош, выпуская клубы табачного дыма.
— В святые записался? — усмехнулась Като.
— Подвернулась выгодная работенка. Реставрировал фрески.
— Но ты всегда презирал церковников…
— Платят здорово!
— Значит, все равно, что писать: церковные фрески или первомайские лозунги?
— Оставь, Като. Жизнь — это компромисс. Она полна противоречий. Зачем далеко ходить, взгляни-ка на стену: вот фотография твоего мужа в хортистской униформе, а рядом сын — с красной звездочкой на фуражке. Впрочем, к черту политику, не наше это дело! Кстати, сколько осталось служить твоему сыну? Кажется, срок службы уже кончается?
Като молча кивнула головой. И снова путались мысли, как опавшие листья под ногами прохожих.
…Без одного дня месяц. Это много или мало? Кто знает. Днями измеряются календари, а жизнь подчиняется иным измерениям.
Като Керекеш прожила с мужем без одного дня месяц. С какой гордостью говорила она всем: «Мой муж старше меня. На несколько недель». Пришла повестка, и она даже не отнеслась к ней серьезно. Быстро уложила в рюкзак шарф, теплые гетры, иголку с ниткой. Разве об этом нужно было заботиться? Заслонить бы его собой от пули! Ведь ему, как и ей, не было еще двадцати лет…
А как измерить время, которое потянулось после того месяца без одного дня? Для других все осталось по-прежнему, а для Като дни ослепли, словно им выкололи глаза.
Ни одного письма не получила Като от мужа. Даже извещения о его смерти. Кто-то из товарищей видел, как он упал неподалеку от линии фронта, — пуля русского партизана попала ему в самое сердце.
А Като ждала. Кто знает, сколько времени ждала? От Дюлы Керекеша осталась лишь фотография в военной форме, которую успел сделать хромой фотограф, когда Дюла забежал домой попрощаться, — их роту спешно отправляли из города. Вот и все, что осталось от Дюлы Керекеша. И еще бесконечные серые дни, которым не было ни названия, ни счета.
Но зато появился маленький Дюла. Он ежедневно, ежечасно напоминал Като о своем существовании. Като кормила его, когда он был голоден, штопала его одежонку. Иногда мыла пол, если он казался ей слишком грязным. Ей не хотелось ни о чем заботиться. Не раз, вынимая малыша из кроватки, умывая его и пеленая, она думала о том, что никто, никогда не заменит ей потерянное счастье.
В те дни Миклош Кари стал часто заглядывать к ней, старался утешить. Когда-то он, как и Дюла, добивался ее руки. И было время — Като отдавала ему предпочтение. Но на их отношениях всегда лежала какая-то тень. Не было в них теплоты и открытости. А Дюла был мечтатель. Он хотел подарить ей весь мир. Он мечтал стать конструктором невиданных машин. Миклош слушал его посмеиваясь и говорил, что с него хватит и того, если он будет работать на машине, которую изобретет Дюла. Конечно, если он вообще что-нибудь изобретет, потому что от мечты до ее воплощения — как от неба до земли.