В новой ученой компании Дезик почувствовал себя «последним человеком». Однако продолжалось это недолго: вскоре он был признан «ифлийским поэтом», и ситуация в корне изменилась! Дело в том, что в ИФЛИ бытовал некий ритуал посвящения в поэты, проходивший один раз в году, осенью, после начала учебных занятий. Звания «ифлийского поэта» удостаивались немногие – буквально единицы, причем официальный статус за пределами института не имел особого значения. Во времена Самойлова, среди незабытых сегодня поэтов, ифлийского признания добились разве что Павел Коган и Сергей Наровчатов, а, например, уже известный и печатавшийся Лев Озеров таким статусом не обладал.
Дело было так. В одной из аудиторий собиралось довольно много народу. Сначала под общий одобрительный рокот читали «звезды», потом очередь доходила и до «новичков», в том числе новоявленных ифлийцев. Вот и в этот раз: после выступления «маститых» наступила неловкая пауза. И тут бывшие одноклассницы Давида, теперь, как и он, студентки ИФЛИ, стали выкрикивать его имя: «Де-зик! Де-зик!» Сперва Давид оробел. Но его вытолкнули вперед, к кафедре, и ему ничего не оставалось, как прочитать уже написанных в ту пору «Плотников», а потом и еще несколько стихотворений, имевших заметный успех у собравшихся. После окончания «заседания» к Давиду подошел сам Павел Коган, бесспорный лидер «ифлийских поэтов», пожал руку и предложил вместе идти домой к метро через парк «Сокольники». Это было признание.
Левитанский уверял, что вступить в «кружок поэтов ИФЛИ» было никак не легче, чем в Союз писателей СССР в последующие годы.
Очередной ступенью на лестнице «ифлийской поэзии» стала для Давида встреча со знаменитым поэтом той поры Ильей Сельвинским, сразу признавшим дарование начинающего стихотворца и пригласившим его в свой семинар при Гослитиздате, куда мэтр, по словам Самойлова, «собрал чуть не всех способных молодых поэтов Москвы».
К осени 1939 года благодаря семинару сложилась поэтическая группа из шести человек, членов которой по инерции и привычке до сих пор именуют «поэтами-ифлийцами». На самом деле, это не совсем так… Павел Коган, Сергей Наровчатов, Давид Самойлов, как уже было сказано, действительно были студентами ИФЛИ. Однако другие члены «шестерки» – нет: Борис Слуцкий учился в Юридическом институте с 1937 по 1941 год, а с 1939-го – еще и в Литературном институте им. Горького; Михаил Кульчицкий и Михаил Львовский – тоже в Литературном. После реформы Литинститута в 1939 году некоторые ифлийцы перешли в его стены, а, например, Наровчатов учился одновременно в ИФЛИ и заочно в Литинституте. В итоге в 1941 году во время эвакуации в Ашхабаде ИФЛИ был объединен с МГУ.
Забавное стихотворение поэта Николая Глазкова хорошо рисует студенческие будни тех лет:
Павел Коган («старец», по словам Левитанского) считался в те годы едва ли не лидером поэтического поколения. Он был упрям и прямолинеен, суждения его часто бывали безапелляционными. Претензии огромны, чрезмерны. Он работал над романом в стихах «Владимир Рогов», который претендовал на роль «Евгения Онегина» своего времени. Окончить его поэт не успел.
Левитанский считал Когана «одним из самых умных и самых талантливых людей своего поколения», подчеркивая, однако, ура-патриотизм и даже вселенский экспансионизм некоторых его стихотворений, в том числе и хрестоматийных строк знаменитого «Лирического отступления», написанного в 1941-м. При этом Левитанский цитировал:
Из произведений Когана прочно жива сегодня только песня «Бригантина», написанная им в юности, в 1937 году. Музыку к ней сочинил Георгий Лепский, в ту пору едва ли не школьник. Лепский был призван в армию еще на Финскую войну, прошел всю Великую Отечественную, демобилизовался в чине младшего сержанта, окончил Педагогический институт, преподавал изобразительное искусство, был одним из видных участников движения самодеятельной песни в России. Георгий Соломонович Лепский дожил до XXI века – он умер в 2002 году в возрасте 82 лет. А «Бригантину» пели ифлийцы 30-х, школьники 50–60-х, туристы 70–80-х, поют и сегодня, часто ничего не зная об авторах песни.