Судьба Павла Когана сложилась иначе. Война застала его в геологической экспедиции в Армении. В Москву он с трудом добрался только осенью, поступил на курсы военных переводчиков и в чине лейтенанта был направлен в полковую разведку, погиб при выполнении боевого задания в сентябре 1942 года под Новороссийском.
«Зная характер Павла, могу себе представить, как все это происходило, – напишет Давид Самойлов. – Наверно, очень нужно было взять языка. Предстоял трудный ночной поиск в районе высоты Сахарная Голова. Коган, переводчик полкового разведотдела, мог бы дожидаться в штабе, когда разведчики приведут пленного. Или не вернуться. Он сам напросился в поиск. Он был смел и азартен. Не мог не пойти».[65]
Свой избыточный патриотизм лейтенант Павел Коган оплатил жизнью.
Из шестерки «друзей-ифлийцев» (на самом деле, «семинаристов» Ильи Сельвинского) с войны не вернулся и поэт Михаил Кульчицкий; он погиб во время наступления после Сталинградской битвы в январе 1943 года. Имя младшего лейтенанта Кульчицкого выбито в Пантеоне Славы на Мамаевой кургане.
Через десять дней после начала войны Давид оказался под Вязьмой на станции Издешково, куда по распоряжению райкома комсомола его направили на строительство «укрепленных рубежей». Однако уже в начале сентября комсомольцев вернули в столицу. Город пустел… «В ИФЛИ, переселившемся на Пироговскую, тоже никого не было, в канцелярии валялись на полу бумаги и документы, маленькая записка предлагала студентам своими средствами добраться до Ташкента»[66], – вспоминал Самойлов.
Пришло время ехать и Кауфманам. На небольшом прогулочном пароходе семья перебралась в Куйбышев, – там жили их родственники. Давид серьезно заболел, однако через две недели они продолжили путь в Самарканд, где прожили полгода. Отец получил работу в больнице, Давид поступил в пединститут. По утрам он стоял в очереди за пайковым хлебом, а потом читал, занимался, писал курсовую работу о «Войне и мире» Льва Толстого. Когда военкомат предложил студентам поступить в «офицерское училище», Давид сразу написал заявление.
Вскоре команда новобранцев высадилась из поезда в Катта-Кургане Самаркандской области. Базировавшееся там учебное заведение именовалось Гомельским военно-пехотным училищем, где готовили младших офицеров для фронта.
«Степь под Катта-Курганом покрыта светло-зелеными пыльными колючками, – писал Самойлов. – По этой степи мы ползали с утра и до обеда и с обеда до вечера, изучая тактику и все прочее, нужное для войны. Руки и колени в занозах. Гимнастерки и брюки в дырах. Потом это все надо было залатывать и очищать от едкой пыли, отмывать соль, коркой засохшую на лопатках»[67]. Но «строгости» на этом не ограничивались. Пить до обеда не разрешалось – только один раз прополоскать рот водой. Из-за скверной воды большинство курсантов «маялись животами». Отбой был в одиннадцать вечера, подъем – в шесть утра.
Через некоторое время недоучившихся лейтенантов срочно отправили рядовыми на фронт. В течение двухнедельного пути эшелон миновал Куйбышев, а потом и Москву. Однако надежда Давида пополнить свои иссякшие «продовольственные запасы» у родственников и родных не оправдалась, – встретиться с ними не удалось. На пятнадцатый день эшелон остановился в Тихвине. Передовая находилась в нескольких сотнях метров от станции и проходила через опушку заболоченного леса с бревенчатым забором в рост человека в нескольких местах. Но он спасал разве что от шальной пули. От минометных обстрелов укрывались в дзотах или землянках. В землянках солдаты жили – ели и спали, не раздеваясь. Во время караула бойцы лежали в дзотах при пулеметах, вглядываясь через амбразуры в нейтральную полосу, заросшую кустарником.
Дзоты и землянки худо-бедно укрывали от минометного огня, но от артобстрела, в сущности, защиты не было. «Посасывало под ложечкой от тревожной близости смерти»[68], – напишет Самойлов через много лет…
Под Тихвином Давид служил всю зиму 1942–1943 годов. Новобранец был определен в пулеметный расчет второго батальона Горно-стрелковой бригады. Размеренный ритм жизни на передовой нарушали только обстрелы немцев, в ответ наши били почти наугад. Но вдруг все смолкало внезапно, как и начиналось. Дневников вести не полагалось. Но как комсорг роты Давид делал отметки в небольших записных книжках: планы мероприятий, темы политбесед, короткие записи о состоянии дел. Стихов он в ту пору не писал, однако записывал отдельные строки и строфы. Привыкал помаленьку, даже вшей поубавилось – спасибо солдатской каше, бане и какому-то странному успокоению, посетившему молодого солдата.