— Ты здесь? — быстрым шепотом спросил Лексен, восстанавливая дыхание и закрывая дверь.
— Да. — Дюмель, поставив лампу на пол под окном, обошел кровать и направился к двери включить свет. Лампочка мигнула и слабо загорелась. Бруно моргал, избавляясь от пятен, бегающих перед глазами, и вытирал платком ладони. Он был в своем неизменном пиджаке и новой кепи, светлой рубашке и коричневых брюках.
— Ты удачно прошел мимо Клавье, — скорее утвердил, а не спросил, улыбаясь, Бруно, снимая пиджак и шагнув вперед.
— Да, с первого раза. Он кем-то работал раньше, до того, как стал держать гостиницу? — спросил Констан. Он подробно изучал изгибы тела Бруно под рубашкой. Ему не терпелось почувствовать юношу на вкус.
— Он ветеран Великой войны, инвалид, где раньше был — не знаю. А может, он всё время и здесь, — вздохнул Лексен и кинул пиджак на плащ Дюмеля на стуле.
Констан поднял руки и положил их на плечи Бруно, вглядываясь в его лицо. Юноша застыл, не смея шевельнуться. Он не знал, как себя вести, робко или решительно, поэтому ждал, когда первым темп задаст Констан.
— Я рад тебя видеть, — произнес Дюмель. Затем он ласково коснулся щек Бруно, провел ладонями по его рукам и спустил их на талию, приблизив тело юноши к себе и придвигаясь к нему сам. Бруно дрожал от приятного волнения. Вот оно! Сейчас всё свершится! Еле сдерживая себя от порывистых и, возможно, излишних движений, он чаще задышал, в нетерпении стреляя глазами по лицу Констана. По спине пробежал приятный холодок. Приоткрыв рот и остановив свой взгляд на желанных губах Дюмеля, Лексен поднял холодные руки и обвил спину Констана, чувствуя тепло и мягкость его тела даже сквозь рубашку.
Наконец Дюмель сделал то, что долгие недели мучило юношу. Их губы встретились.
— Я научу тебя всему. Не волнуйся. — Констан сомкнул свои любящие губы на приоткрытых губах неискушенного Лексена, словно пробовал их на вкус. В груди Бруно сердце счастливо рвалось навстречу ласке.
Спустя короткие секунды, встретив долгожданные мягкие ласкания Дюмеля, Бруно, наконец заполучив желаемое и желанное, жадно и требовательно надавливал своими губами на Констана. Тот улыбнулся. «Мальчик быстро учится», — пронеслось в его голове. Сливаясь в чувственном поцелуе, забыв обо всем на свете, утопая в блаженстве, оба захотели страстного продолжения.
Констан, раззадоривая Лексена, проводил кончиком языка по его губам и расстегивал его рубашку. Бруно нетерпеливо боролся с брючным ремнем Дюмеля. Сбросив его на пол, Лексен спешно выправил сорочку из-под брюк Констана и смело касался его спины и живота. С каждым мгновением юношеская страсть сильнее рвалась наружу, не в силах оттягивать тот сладкий момент, когда Лексен заполучит сокровенное. Справившись с последней пуговицей на воротнике рубашки Бруно, Констан одернул ее, оголив плечи и торс юноши, и ласкал Лексена, уткнувшись в его ключицу и обжигая дыханием горло, нежно покусывая кожу. Тот чувственно ахнул и положил ладонь поверх брюк Дюмеля. Констан нежным движением тронул ягодицы Бруно, поглаживая их через брюки. Лексен сглотнул.
В какой-то миг Констан отстранился от Бруно, перехватил его локти и развернул в сторону кровати. Тот неловко упал на нее. Констан улыбнулся и склонился над полулежавшим в изножье юношей. Его руки медленно последовали по коленям Бруно вверх: по бедрам, по вздымающемуся от волнения животу до юной груди. Лексен продолжил освобождать Констана от одежды. Широкая спина, упругий живот, сильная грудь со светлым жестким волосом. Всё такое горячее и желанное, как и его губы.
Констан, позволив Лексену некоторое время изучить его, дал юноше возможность отвечать за новые события. Бруно пыхтел и неистово впитывал уступчивые губы Дюмеля, словно жаждущий, пивший воду в пустыне, кажущуюся сладким природным нектаром. Он вцепился в голые плечи Констана и переместил свои поцелуи ниже. Пока Бруно ласкал его грудь, Дюмель расстегнул ему брюки и потянул вниз. Лексен молниеносно освободил себя от белья и отбросил в сторону. Из кармана брюк на пол вылетели коробок спичек и три сигареты. Следом за брюками туда же полетела и рубашка юноши.
Тело Констана, волнующее юношеские мысли, освобождено от одежды. Сердце Бруно, и до того разогнавшееся до скорости паровоза, забилось с увеличенной радостью. Наконец-то. Теперь Дюмель доступен ему весь. Разгоряченные тела молодых людей вспыхнули, чувства стонали, требуя высвободиться. Дюмель послушно снял рубашку и обнял Лексена, опускаясь на матрас в его объятиях. Раскрасневшийся от удовольствия Бруно сладостно выдыхал, счастливо глядя на Дюмеля.
Дюмель, разомкнув руки, поцеловал его в шею, скользнул вниз и провел губами по юной широкой груди, горячей и взволнованной, с редкими островками волос. Внешне Бруно уже превращался в мужчину. Дюмель осторожно взглянул на него. Лексен, часто дыша, приоткрыл рот и подрагивал от возбуждения, взгляд его лишился осознанности: он находился под властью скорого восторга. Констан склонился над ним вновь и поцеловал в сердце — жилу жизни. Далее вниз, по светлой и чистой коже, ниже уже похолодевшей от нетерпения и томительного ожидания, до пупка — средоточия жизни. Лексен издал короткий стон, похожий на всхлип, запрокинул голову и схватил Дюмеля за руки, сжав их. Констан остановился на мгновения, приникнув губами к его животу, закрыв глаза. Живот Лексена в волнении поднимался и опускался. Вскоре Дюмель почувствовал, как хватка Бруно ослабла.
Наконец Дюмель достиг ли́нги, согласно древнеиндийскому течению символа производящей силы. Он не мог больше ждать, как и Лексен. Спустя мгновение его губы коснулись начала всего, встретившись с напряженным ожиданием, готовым излиться в чувственном, ранее не ведомом телесном восторге, который испытываешь, связуя себя с любимым человеком. Глаза Бруно распахнулись от вала ощущений, уносивших его в далекую высь. Всё его тело натянулось. Он испытывал высшее наслаждение, вцепившись в матрас, захлебываясь насильно упрятанными в груди стонами, которые стремились вырваться, и задыхался в чарующей, пламенной неге.
Дюмель ласкал дающего жизнь, не знавшего истинной, любящей близости, которую он теперь дарил с неописуемой нежностью. Бруно, едва отойдя от первой сладострастной волны, поглаживал волосы Констана, раскинувшись на кровати, полностью вручив себя Дюмелю.
Выглянувшая из ночных облаков большая яркая луна осветила лучом молодые тела, обнажив перед небом их связь. Казалось, они очутились в луче театрального прожектора, а зрители — звезды — смеются над ними, вышучивая их желания, и осуждают их, предавших своих родных. Едва свет скроется за очередным облаком-занавесом, ехидно оскалившаяся луна преподнесет услужливым звездам свой луч — кинопленку, запечатлевшую их физическое и духовное единение, а звезды, маленькие паршивцы, перекидывая запись из рук в руки, донесут ее до родных. Луч скользнет в комнаты благовоспитанных родителей, устремится к их голове, внедрится в их сны и покажет скрываемую обоими тайну…
«Какие странные фантазии рождаются в голове… Такого быть не может: небесные светила — неживые, им неведомы чувства», — размышлял Дюмель. Его мысли скакали вперед, а увлажненные губы замедлялись. Лежавший в ногах Бруно Констан молча посмотрел на юношу. Тот полными благодарности и блаженства глазами, в которых играли звезды и горел огонь, тоже смотрел на него, а потом повернулся к окну. Он еще взволнованно дышал и перебирал пальцами по сдвинувшейся влажной простыне. Констан, не желая спугнуть его впечатления, медленно и осторожно подтянулся к изголовью кровати и прилег рядом с Лексеном. Юноша не шевельнулся. Дюмель приблизился к лицу Бруно и поцеловал его в висок, выдохнув в волосы и закрыв глаза. Когда Констан отклонился, Бруно развернулся к нему. Он стал похож на маленького мальчишку: румяное, пышущее жизнью лицо с горящими глазами и вздернутыми бровями с легкой играющей улыбкой принадлежало не молодому мужчине, но ученику младшего класса, словно только что постигнувшему все научные тайны и загадки, найдя на них ответы.