– Ну, в смысле, расскажи, чем ты будешь заниматься после выпуска.
– А, понятно. Бухучетом, – последовал мгновенный ответ. – Меня приглашают на работу пять компаний в Сити. К концу недели определюсь с выбором.
– Ого, впечатляет.
– Да не особо. Такая уж у меня профессия. Точнее, пока нет, но скоро будет. – Анна слабо улыбнулась. – Как думаешь, удастся нам сегодня выпить?
– Нет. По крайней мере, не сейчас. – Я кивнул в сторону компании парней в полосатых футболках регби. На одном из них не было ничего, кроме трусов и защитных очков, напоминавших маску аквалангиста.
– Да уж, – пробормотала Анна и отвернулась.
Она явно заскучала, и я уже представил, как она слезает со стула и, продираясь сквозь толпу, направляется к своим друзьям и я больше никогда ее не увижу.
– Хочешь, сходим куда-нибудь? – в отчаянии выпалил я.
– Хочу, – ответила она, едва дав мне договорить.
Может, она меня не расслышала?
– Погоди, я…
– Ой, извини, – перебила она, – я, наверное, не так поняла: мне показалось, ты зовешь меня на свидание.
– Вообще-то, так и есть.
Из-за музыки я едва ее слышал, поэтому придвинулся еще ближе.
– Вот и хорошо, – улыбнулась Анна.
Я почувствовал исходивший от нее запах – запах геля для душа и только что вымытых волос.
– Прости, очень уж тут громко, – сказал я. – Тогда можно мне твой номер телефона, или адрес электронной почты, или что-то еще для связи?
Анна отступила немного назад, и я чуть не потерял равновесие, – оказывается, я почти висел на ней.
– Конечно – но при одном условии.
– Договорились, – согласился я, продолжая прокручивать в голове ее слова про «того Роба». – Что за условие?
– Ты отдашь мне мой телефон.
Только тут до меня дошло, что я все еще сжимаю в руке ее «нокию».
– Блин, совсем забыл, прости.
Она улыбнулась и положила телефон в сумку.
– Запоминай. Мой адрес: аннамитчеллроуз собака яху точка ком точка юкей. «Аннамитчеллроуз» в одно слово, без точек и тире, «митчелл» с двумя «эль».
Кинотеатр, неделю спустя. На экране шли трейлеры. Я ощущал тепло ее тела, и мне очень хотелось дотронуться до ее голой ноги. Я то и дело поворачивался к Анне, надеясь, что она тоже повернется и наши взгляды встретятся, но тщетно. Она сидела как изваяние, в своих очках в толстой оправе, не отрываясь от экрана и выпрямив спину, будто в церковь пришла, а не в кино. Единственное движение, которое она делала время от времени, – бесшумно доставала из пакетика разноцветные конфеты, которые до этого мы купили в универмаге. Я еще с интересом наблюдал, как сосредоточенно она их выбирает – ровно по пять штук каждого вида.
Фильм был про какого-то придурка, который путешествовал автостопом по Северной Америке и умер на Аляске. Я сидел как на иголках, все ждал, когда же кончится эта нудятина. А вот Анна, судя по тому, что за все время она почти не шелохнулась, была в восторге.
Я уже начал думать, что она из тех фанатов, что остаются в кресле до самого конца, в благоговейном восторге дожидаясь последней строчки титров, но ошибся: как только картинка на экране сменилась черным фоном, она встала и взяла пальто.
– Ну и как тебе? – спросил я, когда мы поспешно спускались в бар.
– Кошмар, – отрезала она. – С первой и до последней минуты.
– Серьезно?
– Да. Чудовищный фильм.
В крошечном лобби-баре стояло старинное пианино. Мы заняли столик рядом с ним.
– Забавно, – сказал я. – Я-то думал, тебе нравится.
– Отнюдь. Главный герой мне сугубо неприятен. Путешествует в свое удовольствие, не удосужившись предупредить родителей. Главное, что ему хорошо, а на всех остальных начхать.
«Начхать». Услышь такое мои товарищи детства, уж они бы повеселились.
– Но он отказался от материальных благ, деньги сжег – разве не круто? – Мне доставляло удовольствие подтрунивать над ней. Анна сняла очки, протерла их кусочком ткани и убрала в футляр, который выглядел так, будто достался ей от прабабушки.
– Да что в этом крутого-то? – яростно возразила она, и на ее щеках вспыхнул румянец негодования.
Тут она посмотрела на меня, прищурилась, и я подумал, что сейчас она снова достанет очки.
– Все ясно, ты надо мной издеваешься, – улыбнулась она. – Но тут ведь правда ничего крутого нет. Его родители тяжело трудились, чтобы их сын ни в чем не нуждался, а он взял и все бросил, объясняя свой поступок какой-то дурацкой идеей – незрелой и неубедительной. Безнадежно избалованный и эгоистичный человек.
Тут подошла официантка с нашими напитками, и Анна осеклась, словно ей стало неловко. Когда мы снова остались одни, она спросила: