Татьяна Успенская
Небо — пусто?
Первая глава
Она выжила. Она — тётка Дора, как называет её молодёжь двора, Дорофея Семёновна, как обращаются к ней люди среднего возраста, и просто Дора, как зовут её ровесники. Вернулась из больницы.
Сумеречным январским вечером ввёз её во двор Кроль — на своем скрипящем, чихающем, фыркающем, грохочущем «Запорожце».
Невысок, широк. Из веснушек и рыхлости щёк — светло-зелёный, чуть водянистый взгляд. А ещё сразу видишь две чуткие руки. Руки кормят Кроля. Не отмывающиеся, со сломанными ногтями, они чуют неполадки и ловко меняют отработанные детали. Все машины, что когда-либо пригоняли ему, он чинил. И лишь до своего собственного «Запорожца», купленного у одного из клиентов за бесценок, руки никак не доберутся. Ездит, и ладно.
Прописала Кроля в их дворе она, Дора.
А сначала спасла от милиции.
Факты — против парня. Парень щедро швырял камни в окна второго этажа и — естественно — разнёс их вдребезги: дождём сыпались стёкла на её сверкающий двор.
Из трёхкомнатной квартиры крупного министерского чиновника сквозь бреши разбитого стекла с неровными острыми клиньями неслись площадная ругань, угрозы, истерические воззвания к милиции.
И, конечно, блюститель порядка, она, дворник, никогда не посмела бы вступить в битву с Властью, если бы каким-то непостижимым способом из мата, рваных злобных выкриков нарушителя порядка не выудила жалобных ноток, не собрала бы живые слова во вполне разумные фразы («Я до неё пальцем боялся дотронуться», «Я с тобой, как с другом…») и не уяснила бы в точности: семнадцатилетний незваный пришелец, применивший оружие, способное не только разнести окна, вверенные ей под защиту, но и очень даже легко убить человека, — не виноват. Такой приговор вынесла своим собственным судом она, тётка Дора, дворник больше чем с сорокалетним стажем, хозяйка двора, не терпящая никакого непорядка. И, когда один милиционер под бдительным оком другого закрутил парню назад руки, она выступила с речью:
— Отпусти его, Витёк, — сказала участковому. — Это тот — бандит, — она повела глазами в сторону разбитых окон. — Надругался над его… — она перебрала подбегающие к языку слова — «девчонкой», «кралей», «подружкой» — и сказала твёрдо, — любимой. Это правая месть. Ты бы, небось, с твоей взрывной натурой, на месте застрелил бы его! Чиновничий сынок думает: ему всё можно. А мы-то с тобой на что, Витёк?!
Витёк снял фуражку, вцепился пятернёй в свою молодую шевелюру, выругался, спросил:
— А чего я скажу, тётка Дора, своему начальнику?
— Чего скажешь? Чего умные говорят дуракам? — Дора усмехнулась. — Своим языком скажешь: «Убег». Коли «убег», ты чего можешь, а? Стрелять тебе не положено. Он не шпион. Дел-то, стёкла побил! Не пришиб же никого. Имени его не знаешь.
— Они знают! — Витёк стрельнул взглядом в окна, в рамах которых стояли жаждущие крови хозяева жизни.
— Знают, да дело замнут. Это они сгоряча в милицию позвонили. Разве им охота на суде вот от него правду-то услышать? Давай, Витёк, веди парня. А ты, не будь дурак, вырывайся, спектакль устрой, по всем правилам.
Второй милиционер кивал на каждое слово Доры. Не раз и он, и Витёк в свои зимние дежурства замерзали до дрожи, а Дора отпаивала их у своего стола-буфета чаем с сахаром, откармливала сушками и бутербродами, в себя собирала их обиды. И что могли они возразить тётке Доре, когда папаша того, кто надругался над любимой парня, — из высшего эшелона, в котором разрешается надругаться над нижестоящим!
Спектакль разыграли. А парень оказался в комнате Доры, где немедленно был снова допрошен с пристрастием, потом накормлен и утешен: девушка ни в чём не виновата, коли любишь, топай к ней и никогда не поминай о случившемся, а следующий чай получишь с ней вместе.
Доре своих детей судьба не дала. История — обычная. Жених для неё родился. И был с ней рядом до восемнадцати лет. Он — из тех мальчиков, что дружно рождались после революции — на волне слепого ветра, показавшегося целительным. Ещё в утробах матерей вместе с генами родителей в них запрограммировали идеи-убеждения: они, мальчики, явились жить в особой — самой лучшей в мире — стране, да в особое время, да для судьбы особой — призваны подарить себя своей особой Родине. И этих жертвенных и чистых, полных любви к родине мальчиков целенаправленно и планомерно поизвели в особой — самой лучшей стране.