Но в какой-то момент в ней спрессовалось слишком много радости, и она изнемогла. На затяжелевших ногах еле добралась до дивана. Смысл слов понимать перестала, а радость от встречи с близкими, от щедрых слов неожиданно трансформировалась в робость.
Небольшой отдых родил новые ощущения. Одно из них — недоумение: как из тощего, подвижного, точно ртуть, мальчонки мог получиться такой представительный, такой солидный начальник, как произошло таинственное превращение из Мадлены — дурнушки в Мадлену-красавицу?
Она не умела плакать. И даже когда погибла мать и пришла похоронка на отца — не плакала. Неплакала она и из-за тоски по Акишке. Эту тоску она перерабатывала в себе в уверенность: Акишка жив, он — с ней: и в магазин идёт, и двор чистит. Сейчас слёзы щекотали щёки, шею.
Начавшись в два часа дня субботы, новоселье свернулось лишь к девяти вечера. Кошки наконец были перенесены из семиметровки в новый дом и теперь растерянно, осторожно бродили по квартире, ошеломлённые богатством запахов, не понимая, куда делись запахи родные и родные вещи.
Особенно кошек интересовал диван, может быть, потому, что он уже пах их хозяйкой.
Лишь Ксен исследовал спальню. Ткнувшись носом в пол, чихнул. Лак пах едко. В спальне пока ничего не было — они не успели принести ни кушетку, ни стол-шкаф.
— Ну теперь, мать, начнёшь жить как человек, — сказал Кроль. — Давай то барахло бросим и отхватим тебе всё новое. Думаю, за полгода управимся. Шкаф купим тебе. Не надоело платья на дверце под тряпкой держать?
— Слушай его, Дора, — поддакнула Наташа. — Новая жизнь — так новая.
— На кухню купим гарнитур. Кухня — первое для тебя дело. Там ведь будешь свои чаи гонять. Наконец-то купим холодильник, и не придётся больше вешать за окно авоськи с продуктами. Без холодильника жить тяжело.
— А как же без кушетки? А как же без моего буфета? Мне его один учёный подарил. Теперь покойный. Он открытие сделал в области кибернетики. Он жил у нас в доме. Я часто убиралась у него, стирала ему.
— Ну если шибко дорог тебе, мать, бери. А я бы… сначала так сначала.
Соня Ипатьевна ела салат, виновато моргала:
— При всех постеснялась есть. Толпились тут.
— Удивляюсь, какая ты, Дора, — сказала Наташа.
— Какая? — не поняла Дора.
— Еду несут тебе! Мебель несут тебе!
— Ну и что? — не поняла Соня Ипатьевна.
— Любят её всем домом, — объяснил Кроль Наташе. — Что ж в этом такого? Мать им всю себя отдаёт — детей нянчит и всё прочее…
— Вот я и говорю — «какая», — сказала Наташа. — Вроде баба как баба, а откуда в тебе, Дора, такое?
Она пожала плечами. Рыжуха примостилась рядом с ней, Ксен прыгнул на колени.
Она устала от новоселья. Ей мешали привести в собственный дом Акишку и маму. Маму она устроит в маленькой комнате, и телевизор туда отнесёт, а они с Акишкой — тут. Маму наобижала она за жизнь, одну на целые дни бросала, из горящего дома не вытащила. Вина злым Ксеном шуровала внутри неё, вцеплялась в плоть, до крови.
— Ничего особенного Дора не делает, делится с людьми… как в лагере. Сегодня не поделишься своей пайкой с доходягой, завтра он тебя не вытянет из смерти. Дора закон чтит.
— Что уж вы нас, Соня Ипатьевна, записываете в неполноценные? — обиделась Наташа. — Разве мы не понимаем того закона? Удивляюсь тому, сколько, оказывается, тех, кто понимает его.
— Кто сказал, что их — много? — неожиданно возразил Кроль Наташе — Когда у тебя полно еды, легко поделиться. И не так уж трудно, когда дома две зарплаты, подарить пятёрку на диван. Особенно если с твоими детьми бесплатно нянчатся в течение многих лет — используют мать на полную катушку! Трудно от единственного, тощего куска отщипнуть другому. Трудно встать на защиту слабого, когда ест его начальство. Так, Соня Ипатьевна?
— Так, — кивнула Соня Ипатьевна и положила в рог кусок буженины.
— Сейчас легко быть добрым. Посмотрим, когда дойдёт до настоящего дела, — Кроль встал. — Пойду, мать, мне вставать в шесть утра. Давай, что положить в мой холодильник. Жалко, если испортится… богатства сколько… Завтра после работы перетащу те вещи, какие скажешь. Решать тебе, что бросить, а что поставить в красный угол.
Слишком много сразу случилось. Сил перенести радость не хватает. И почему это радость с виной сплелась?
— Знаешь, Наташа, мы все — особые продукты. — Соня наконец наелась и вся лоснится от сытости, глаза блестят, щёки блестят. — Мы — коллективные звери. Привыкли вместо «я» употреблять «мы», так привыкли, что, когда остались по одному после реабилитации, недоумеваем: как же теперь-то жить? И места в моей комнате, если на полу лечь, хватит для пятерых-шестерых, и здесь — еды… скольких можно накормить?