Почему за все годы её материнства ни разу в голову не пришло, что Кроль очень даже легко может жениться, а значит — уйдёт от неё?
Вот это «уйдёт» в голову так и не явилось ни разу. Почему? Инстинкт самосохранения? Или — отсутствие собственного опыта? «Жениться» у неё не получилось, уйти было не от кого. А может быть, хранила от этих мыслей слепая вера в Кроля: такой уйти от неё, бросить её на произвол судьбы не способен? Кроль подарен ей «до берёзки».
А сейчас ощутила — уйдёт, уже ушёл — и зашлась в панике. Каждой своей клеткой, взбунтовавшейся против Виточки, ощутила потерю. Увела сына!
Даже если Кроль будет забегать к ней на чай, он не сможет плюхнуться на стул прочно, основательно. И взгляд, уже сейчас ускользающий от неё, спрячет его истинное состояние. Он уйдёт не только от неё. И — от себя.
Метаться по квартире — глупо. И не спать — глупо. Не остановишь катящееся на тебя одиночество!
А вдруг остановишь?
Она чётко знает, чего от неё хотят: сначала наготовить на свадьбу, устроить праздник. А когда родится ребёнок, она нужна только для того, чтобы стирать пелёнки и гулять с девочкой.
Можно отказаться сразу. Она не хочет ничего делать для Виточки.
Но отказаться — значит разрушить себя.
Не для Кроля, для себя купила поваренную книгу и выучилась на старости лет готовить. Наготовить она может. Что тут такого? И пелёнки стирать… разве трудно? Руки привычные к стирке. И стирать пелёнки… прежде всего… нужно ей…
Вопрос стоит не так. Можно ли успеть остановить Кроля, чтобы он не разрушил, не потерял себя?
Имеет ли она право сказать Кролю, чтобы он стремглав бежал от Виточки прочь? Или — не лезть в чужую жизнь? Всё равно Кроль не сможет бросить своего ребенка на произвол судьбы. Не бросит. А сам — разрушится? Тупик.
Едва забрезжил свет, Дора пошла из дома. Работы на сегодня пока ещё нету: с вечера и мостовые, и тротуары подметены, урны, что она щедро расставила по двору, очищены, могла бы спокойно себе похрапывать. Но она вышла в свой двор и уселась на скамье перед клумбой.
Клумбу соорудили давно, она — на месте зимней горки для малышей, недалеко от песочницы, скамейку поставили, чтобы матерям было удобно следить за играющими в песке детьми.
Ни трава, ни цветы ещё не двинулись в жизнь, клумба горбатится рыхлой землёй.
А Дора продолжает видеть картинки.
Внучка играет в песочнице. Песок высыхает быстрее всего, уже сейчас вполне можно играть. И сегодня же днём здесь соберутся играть малыши. И — её внучка.
Пойдёт с работы Виточка, крикнет: «Пора домой», даже если солнце будет светить вовсю. И игра кончится, а внучка заплачет.
Дома девочка тоже не у места будет. «Сядь и сиди, не путайся под ногами». «А ты чего сиднем сидишь? Видишь, хлеб кончился?» — крикнет она Кролю.
Как Дора и предполагала, Кроль вышел из подъезда один — Виточка наверняка дрыхнет без задних ног.
Дора двинулась ему навстречу.
— Задержать его нельзя, опоздает на работу, но три минуты у неё есть. И она храбро, бессонными глазами (так и увидела со стороны свой больной собачий взгляд!) глядя на него, в упор спросила:
— Убежать не можешь?
Он не понял.
— От чего? Куда?
— От Виточки.
Он опять не понял, спросил удивлённо:
— Тебе она тоже не понравилась?
И она прикусила язык.
Слеп. Глух.
«С картинки». Только это и видит. Только музыкальный звук голоса слышит.
И она пошла прочь. Ссутулившись, как Соня Ипатьевна, ощутив вдруг на своих плечах своё будущее, спрессованное из тяжёлых плит. Плиты эти, она чувствует, ей придётся протащить на своих плечах — «до берёзки».
— Ты что, мать? — догнал её Кроль, обнял. — Ты чего выдумываешь? Ты понравилась ей. Порядок. Родим тебе внука. Хозяйствуй. А мы будем деньги загребать для вас обоих. Не трухай, мать. Порядок есть порядок.
Она не дышала в его объятиях, так сладки был они. И глаза у него никуда не бежали от неё. И тепло шло от него привычное — сыновье. Может, и правда — «порядок»? Может, и правда всё обойдётся? И с вечерней усталости померещилось ей?
Но ей не померещилось.
Виточка не любила её Кроля. И не скрывала этого.
«Сюда поставь», «Подай», «Принеси», «Сделай», «Убери», «Достань»… — немудрёный набор слов, закладывающих фундамент их с Кролем семейной жизни. Глаза — не в глаза, а на вещь, в пол, в стенку. Интонация — генерала, вершащего праздник власти.
Кроль же сиял разбежавшимися по лицу веснушками и, ловя приказания на лету, бежал исполнять, исполнял легко и весело, похохатывая, явно получая наслаждение и от приказания, и от того, что успел-исполнил их.