Наташа фыркнула, ощетинившись острыми ресницами.
— Ты что ж, решила уступить подонкам? Умирать собралась? Брось-ка, покажи-ка нам, какая ты сильная, ну! Чему учила меня, а?
Соня Ипатьевна ничего не ответила Наташе, снова легла и отвернулась к стене.
Они с Наташей долго сидели за чашкой чая в Дориной кухне. Молчали. А потом Дора сказала:
— Она не прожила свою жизнь. И я не прожила свою жизнь. У нас отняли любимых. Её любимый замучен в лагере. Я всю жизнь ждала Акишу, чтобы с ним поступить в институт. У меня отняли мою профессию, у неё — её, а теперь отнимают право есть. Как прокормиться? Накатило…
Наташа резко отъехала со стулом, проскрипев линолеумом, встала.
— А кто проживает свою жизнь? И что значит — прожить жизнь? Мы пьём чай — живём или нет? Ну? — Блестела глазами, скрипела голосом: — Что такое вообще — прожить жизнь? Ты знаешь?
Она ушла, хлопнув дверью, как когда-то Виточка. А Дора долго ещё сидела без мыслей и сил за своим остывшим чаем в своей розовой кухне, светящейся многочисленными огнями.
И все-таки Соня Ипатьевна поднялась. Поднялась, когда рухнула Наташа.
Никто из них — ни Дора, ни Соня — не заметили, в какой миг Наташа сорвалась.
Она изрыгала желчь — не замолкая ни на минуту, своим язычком разила всех и всё подряд: «Подонки, ещё взвинтили цены. Посмотрела бы я, кто нажился на этом? В рожу бы заглянуть, а?!», «Подонки, опять давят людей», «Подонки, опять врут». Но её злоба не раскрывала отчаяния. К ней привыкли.
Может быть, если бы Дора внимательно пригляделась…
Но Дора впервые в жизни была занята собой.
Началось с того, что Кроль перестал давать ей деньги. Совсем.
Этому предшествовал год изнурительного мучительства. Кроль звонил, спрашивал, как она, говорил жалким голосом: «Прости, мать, задерживаю деньги, их теперь не бывает в моих руках, мадам — мой бухгалтер, не даёт ни копейки» или «Не пускает меня, я теперь подкаблучный, прости, но я обязательно вырвусь» — и поспешно вешал трубку. Дора понимала, Виточка вошла в комнату или в мастерскую… Но всё-таки Кроль вырывался, подбрасывал деньги, обнимал её, заглядывал в глаза. Встречи с ним, фотографии Кати, которые он привозил ей и развешивал по стенам, его рассказы о процветании мастерской давали силы — легче, чем подруги, переносила она ломку страны.
Но вот Кроль перестал бывать. Совсем. Звонил изредка, говорил мрачно: «Прости, мать, зашился» или «Бегу, мать, некогда, держись, пожалуйста» — и клал трубку.
Он перестал бывать, а она перестала спать.
Смотрела в светлый от фонарного света потолок, в светлые стены и видела картинки общей их с Кролем жизни. Вместе обедают. Вместе едут на рынок. Вместе идут в кино. Вместе смотрят телевизор.
То, что Кроль перестал приезжать, совпало с выездом из дома старых жильцов (так, Зошка с матерью обменялись — взяли квартиру меньшей площади и доплату) и въездом в дом людей совсем иной породы, которым подходит одно слово — «хозяева».
Одновременно с исчезновением Кроля усилилась инфляция.
Почему так сильно растут цены? Почему на один доллар приходится сто рублей, триста… пятьсот… тысяча… полторы? Неужели это всерьёз? Вот сейчас всё вернётся к привычному и, как прежде, можно будет заработать на жизнь своим трудом.
Но к прежнему не возвращалось. И — заработать не получалось. Зарплату платить перестали. «Дворники нам не нужны», — сказали ей в ЖЭКе. А пенсии с каждым очередным повышением цен хватало всё на меньшее количество еды. Если раньше на пенсию можно было жить неделю, то теперь она расходилась в три дня. Мясо, рыба подскочили в цене.
Дора ничего не понимала. Как — «дворники не нужны»? А сугробы зимой, заваливающие дороги? Ведь машине не проехать же, человеку не пройти! И она продолжала чистить, скрести, разбивать ломом лёд… Делала всё, как прежде, но двор перестал быть её работой.
Многие старые жильцы поменяли специальности. Так, Мадлена и Сидор Сидорыч превратились в фотографов. Домой большинство людей возвращалось теперь лишь к ночи.
Из двора исчезли мальчишки. Теперь они торгуют сигаретами, дисками, билетами в кино и прочим ходовым товаром — зарабатывают.
Из двора исчезли пенсионеры. Они пытаются что-то прибавить к пенсии: кто делает плюшевых зайцев и ёжиков, кто шьёт одежду, кто в сторожа пошёл, а те, кто ничего не умеют или не смогли пристроиться, лежат по домам — голодные.