— Ну, прости меня, Дора. За Наташу прости меня. Я виновата, бросила вас, ослабла, пеклась о себе, эгоистка, — Соня Ипатьевна стоит рядом, на заплёванной, замусоренной спортивной площадке, — сколько дней Дора не убиралась в своём дворе?! — Дора, прости… — дребезжит голос. — Пойдём куда-нибудь, пожалуйста! В «Повторном», говорят, идут «Весёлые ребята». Надо переключиться.
Почему порвалась между нею и небом связь? Неужели политика так сильна? Сильнее неба? И только от неё зависит — жить человеку или нет? Что зависит от неё самой, от Доры?
— Пойдём, пожалуйста, — просит Соня Ипатьевна. — Мы должны сами изменить это мгновение. Мы должны дожить свои жизни. Нам надо перестать думать о Наташе, мы не поможем ей. Мало ли у всех у нас за спиной любимых мертвецов? Не каждую же секунду помнить о них! Исполком похоронил же её! Всё как положено…
Квадрат её жизни. От целой жизни — один квадрат. Кто проиграл на нём, этом квадрате, свою жизнь до неё? Кто проиграет — после? Фигурки… Кто дёргает их за верёвочки? Кто пишет, как кому сыграть свою роль?
Стёпка лижет ей руку, скулит, тянет за подол.
— Ты чего? — услышала она Стёпа. И увидела. Рядом со Стёпкой развалился на земле маленький котёнок. Раскинул лапы и мурлычет. Стёпка лижет то его, то её руку. Котёнок, весь прилизанный Стёпкиным языком, очень тощий.
— Надо же, а я и не вижу! — усмехнулась Соня Ипатьевна. — Прибавление в твоём семействе. Гляди-ка, на Ксена похож.
— Только бы не по характеру.
— Признайся, Дора, из-за его характера ты и скучаешь о нем. Разве нет?
Дора подняла котёнка, погладила Стёпку.
Котёнок в самом деле похож на Ксена. Может, брат Ксена, а может, внук, кто знает. Она уж и не помнит, кому раздаривала его и Рыжухиных детей,
— Тебе на сегодня утешение.
— Лучше бы ребёночка Бог послал! — прошептала Дора. — Пойдём подложим его к Кляксе, может, покормит. Если не станет, накормим и — в кино, — говорит она лихорадочно, цепляясь за тощее, вылизанное Степом существо. — Знаешь, Соня, мне всегда казалось, звери — души людей. Слова сказать не могут, маются в ловушке — зависят-то в каждой мелочи от самодурства человека… Кто послал мне его — Наташа? Я… — Она не договорила. Лишь теперь, когда она прижимала к груди мурлыкающего котёнка, она осознала, Соня — на ногах, вышла из депрессии — чтобы спасти её. Пошла по подъездам — собрала немного за её, Дорину, работу. Принесла деньги — накормить их всех. Они закупили продукты. На несколько дней хватит. Передышка. — Мне никогда не было так… — снова оборвала фразу на слове. Хотела сказать: «страшно». И ещё: «Не бросай меня больше, Соня. Нам нельзя больше врозь». Хотела сказать это, а сказала: — Короткий кошачий век. Вот и Клякса в последний раз, наверное, котилась. А Рыжуха и Оспа уже старые… Не успели оглянуться, на глазах столько жизней началось и закончилось…
Тепло, идущее от сырого, мурчащего котёнка, растопило равнодушие ко всему. С полными сумками идут. На несколько дней еда есть. Им с Соней и с животными дана передышка.
Рыжуха не дождалась передышки. Она лежала вытянувшись всем своим пушистым тощим — голодным телом.
Котёнка назвали Ксеном, по просьбе Сони Ипатьевым. Но он на Ксена совсем не походил. Ему нравилось общение с кошками и котами, а больше всех он любил Стёпку. Кто знает, может, он решил, Стёпка — его мать, потому что он вылизывал его? А может, потому, что Ксен нашёл у него на животе бородавку и сосал её изо всех своих детских сил, оглушительно мурлыча. В эти часы Стёпка лежал неподвижно, застыв как мёртвый, в неудобной позе — чуть приподняв свою весёлую лапу. Котёнок не обращал никакого внимания на Дору, хотя она кормила его молоком из бутылочки.
Видимо, бутылочная соска пахла невкусно, и он, несмотря на то, что наедался до отвала именно из этой соски, считал: сытость исходит от Стёпки — доев, он летел стремглав к Стёпкиной бородавке и припадал к ней. За Стёпкой он ходил по пятам.
Смотреть съезд и слушать последние известия после Наташиной смерти перестали совсем.
Теперь Соня Ипатьевна снова приносила книжки и, пока Дора готовила им всем обед или стирала, читала вслух.
Соня Ипатьевна была не обыкновенная старуха. Выбравшись из депрессии со смертью Наташи, она снова стала исчезать, порой на целые сутки, а утрами возвращалась возбуждённая, с лихорадочным блеском в глазах и — с книжками. Вот эти нетипичные книжки, зачитанные чуть не до дыр, она и читала вслух Доре. Дневники Олицкой и Григоренко, статьи Солженицына, снова Буковского о психиатрической больнице-тюрьме…
Они с Акишкой любили читать. И, когда Акишка исчез, Дора часто брала в библиотеке те книжки, что они читали вместе, и те, что прочитать не успели.