— Ксен, — сказала она. — Я соскучилась по тебе; Тогда он свесил к ней лицо и — замурлыкал.
Это был сигнал — замурлыкали следом и все остальные, кроме Рыжухи, которая на правах матроны и законной королевы, возведённой на трон Власти любовью Ксена, уже мурлыкала в ту минуту, когда Дора очнулась.
— Тебе лучше? — подошёл Кроль и, как Ксен, свесил к ней своё лицо. — Укол тебе сделали со снотворным, чтобы ты поспала немного, пульс у тебя, сказали, после укола — хороший.
Золотисты волосы, зелен свет глаз… Привиделось: это Акишка послал ей Кроля — в утешение за бессонные ночи, и невостребованное материнство, за невостребованную любовь, и за несостоявшуюся жизнь её собственную: она лишь очищает пространство, на котором живут другие, и наблюдает за жизнью чужой. И, пусть Кроль не высок, как Акишка, он — их ребёнок, просто пошёл в неё, мальчики часто похожи на своих матерей. И она выпустила наконец на волю слово, родившееся в ней на больничной койке.
— Сынок, — впервые вырвалось из неё щекочущее и язык, и нёбо солёное слово, — спасибо.
В тот момент она, как Ксен — в её, вцепилась бы в любую руку, протянутую к Кролю, предъявляющую на Кроля свои права. Родственники его — миф, пустые этикетки на неглавных атрибутах Кролевой жизни: ни он не нужен им, ни они ему, ошибка судьбы. Семья — это Кроль и она, Дора. Акишка послал ей Кроля сразу, давно, но не знал адреса, потому, что её дом в войну был разбомблён, и — не донёс Кроля до неё. Голос крови… Кроль сам нашёл её.
— Есть для тебя подарок. Для него нужно скорее поправиться.
— Сынок, — повторяла она слово, прижарившееся прочно к языку и губам и не желавшее уступать место никаким другим словам. — Сынок…
Робко произносила его, боясь, что Кроль окоротит её, но Кроль, будто так оно и должно быть, сказал:
— Подарок тебе, мать.
Сколько стояла та мурлыкающая тишина после слова «мать», она не знает, в ней нарождалась жизнь, из больных получались клетки здоровые. Правда, процесс этот был сдобрен горячей солью, щедро заливавшей её.
— На, мать, прочитай! — помог ей выбраться из слёз Кроль.
И она села, осторожно прижавшись спиной к подушкам, поставленным Кролем. Прежде чем водрузить на нос очки, повторила:
— Ксен, я соскучилась по тебе, — и легко, едва-едва, памятуя укус, быстро провела по его голове и хребту.
Он не укусил её, даже поползновения не сделал. И тогда она сказала то, что хотела сказать раньше, давно, когда только увидела щенка:
— Спасибо, сынок, за Стёпкиного сына. Я очень рада. Ты не девай его никуда, веди домой.
Кроль облегчённо улыбнулся.
— А я уж подумал… — И тут же попросил: — Давай, мать, читай. Мне не терпится…
Дора начала читать.
«Уважаемая Дорофея Семёновна!
Посылаю Вам копию приказа. Документы уже пересланы по назначению.
Ваш приёмный сын сказал мне, что Вы — в больнице из-за зверского акта живодёров. Степаниду помню, Вы познакомили нас, когда я уходил. Замечательная собака. Я выражаю Вам своё искреннее сочувствие, но, к сожалению, в этом вопросе помочь Вам не могу.
Надеюсь, теперь Вам будет удобно жить. И надеюсь погулять на новоселье.
Со всей моей симпатией к Вам», и — неразборчивая подпись.
— Я не понимаю, — призналась Дора. — Разве ты не приглашал его на новоселье? Разве он не сидел у нас на самом почётном месте, рядом с тобой и с Петько?
— Он говорит не о моём, он говорит о твоём новоселье, мать. Тебе он выхлопотал, как я понял, квартиру. Он вызвал меня и сказал, что хотел сделать тебе обязательно двухкомнатную, хотя бы и со смежными комнатами. Вот ордер.
Она всё ещё не понимала. Ей — ордер? Ей — квартира? С ванной? Со своей собственной ванной, в которой она сможет полежать? С кухней? Со своей уборной? Ей — две комнаты? Ей — одной?
И, словно поняв, что в ней творится, Кроль снова подробно пересказал ей разговор с Егором Куприяновичем.
Они ходили с Акишкой по Москве. Бормотал что-то Сквора за пазухой у Акишки и вместе с ними крутил головой, ловя весёлым глазом кирпичную московскую старину: Кремль со всеми его строениями, стену, защищающую его…
Храм Василия Блаженного — из сказок. «Глаз отвесть нельзя» — точные слова. И вечером, при свете фонарей, и днём — не только под солнцем, но и под дождём, — щедрость красок, открывающая, подчёркивающая гармонию и щедрость форм. Перед ним стояли подолгу. И Акишка читал им со Скворой «Зодчих» Кедрина. «Лепота! — молвил царь. — Лепота!» А дочитав, после паузы сказал: «Помирать подступит, ухвачусь за маковку Блаженного и — спасусь».