- Ты еще гарчишь, бандит проклятущий! Да я тебе башку проломлю, я тебе за своего Хомку все кости переломаю... Бейте его, люди добрые! Он же, бандит, в детей начал стрелять... Он моего Хомку застрелил, боже ж мой, боже мой... Будь ты проклят, бандюга! - Она снова взмахнула коромыслом; люди бросились к ней.
Антон вцепился в загривок Боя и потащил его вниз по улице, прочь от села, подальше от всего, что случилось и еще могло случиться. Они бежали, пока Юка не взмолилась:
- Ой, больше не могу! Чуточку передохнем...
Села уже не было видно за деревьями, но Антон все время оглядывался и прислушивался.
- Думаешь, он гонится? Ему теперь не до вас... Ой, неужто он и в самом деле Хомку застрелил? Вот ужас-то!.. Ты его видел? Смешной такой ребятенок: пухлый и всегда ужасно серьезный... Знаешь, ты подожди тут, а я сбегаю узнаю?
Антон покачал головой:
- Ты беги, а я пойду.
- Боишься?
- Я-то не боюсь. Вот...
Бой внимательно смотрел на Антона и слегка вильнул хвостом, когда тот показал на него.
- А что теперь этот Митька сделает? Его, наверное, уже арестовали...
Это было бы, конечно, самое лучшее, но в том, что так и произошло, Антон не был уверен.
- Ты узнай и приходи к реке. А я пошел.
Тропка через лес, длинная по пути в село, показалась теперь необыкновенно короткой.
Антон перебрался через Сокол и спрятался в тени дуплистой старой вербы, окруженной молодой порослью. Отсюда видны были все спуски к реке на противоположном берегу, а самого Антона и Боя надежно прикрывала завеса листвы.
Ожидание тянулось бесконечно, как паутина, которую выпускал из себя маленький крестовик, занятый ремонтом своих тенет. Он сновал вверх и вниз, ветер срывал его, он повисал на еле различимой нити, долго раскачивался, потом цеплялся за полуразрушенную сеть и опять тянул бесконечную паутину, строя в воздухе свой геометрический чертеж. А Юки все не было, не показывались и деревенские ребята. Только когда в отдалении появилось стадо, а за ним уныло бредущий Семен-Верста, Антон понял, что перевалило за полдень. Антон позвал Семена. Тот прогнал стадо стороной, подошел и сел рядом.
- Загоряешь?
- Да нет, так... Слушай, ты в селе всех знаешь?
- А кто ж его знает? Мабуть, всех.
- Есть у вас такой Митька? Казенный, что ли, его называют.
- Та есть.
- Он кто?
- Бандит.
- Как это?
- А так. Бандит, и все. Самый настоящий. В тюрьме сидел чи в лагере.
- За что?
- Чи убил кого, чи хотел убить, кто его знает.
- Ну?
- Шо ну? Посидел, посидел трохи, и выпустили...
- Анто-он! - раскатилось над рекой, и эхо гулко подхватило: "...он... он..."
На противоположном берегу появились Юка, Сашко и маленький Хома.
- Сюда, я здесь! - закричал Антон и, вскочив, помахал Юке рукой. Значит, он его не застрелил...
- Кто? - Семен с некоторым оживлением поднял на Антона свои всегда как бы полусонные глаза.
- Митька этот самый...
- Кого?
- Маленького Хому.
- Ого! - оживился Семен еще больше. - Перевязанный и хромает... Раненый, чи шо?
Полусонные глаза Семена видели далеко и хорошо. Хома хромал, левая нога у него была перевязана. Антон присмотрелся и засмеялся.
- Не смертельно...
Хома припадал на левую ногу, иногда сбивался и начинал припадать на правую, но тут лее исправлял ошибку и еще старательнее хромал на левую.
Ребята перешли вброд реку.
- Ну, живой? - спросил Антон Хому.
- Это мама его с перепугу кричала, - сказала Юка. - Хому чуть-чуть задело...
- А рана? - обиделся Хома. - Хочешь, покажу? - И он с готовностью размотал повязку. Судя по тому, что она была грязной, проделывал он это уже не в первый раз. - Ось!
На икре посреди большого коричневого пятна от йода виднелась маленькая присохшая ранка.
- Больно? - спросил Антон.
- Пекло дуже, - сказал Хома, - когда этим мазали...
- Это папа мой. Он надавил чуть-чуть, дробинка и вывалилась. Она, говорит, была на излете. А может, рикошетом.
- То не дробинка, то пуля! - упорно отстаивал Хома свое положение тяжко пострадавшего. - Ось!
Он разжал кулак, в котором зажимал спичечный коробок. В коробке перекатывалась дробинка.
- А зачем он в тебя стрелял?
- Он не в меня, он в Серка - нашу собаку.
- Какая там собака, - засмеялась Юка. - Щенок. Смешной и толстый. Как сам Хома...
- Он на Серка целился, а я хотел сховать... Я как побегу, а он ка-ак бахнет... И совсем не в Серка, а в меня! А я Серка ухватил и в хату. И двери закрыл. А маты как побачили кровь, как закричали, за коромысло та за ним...
- Это я видел, - сказал Антон. - Она его по голове - как по барабану... А почему он в собак стрелял?
- Чтобы бешеных не было, - сказал Сашко.
- Разве они бешеные?
- Не. У нас сроду не было. Не то что я, тато не помнят, чтобы хоть одна взбесилась и кого покусала. А все одно каждый год стреляют. Если не на цепи, так и застрелят.
- И хозяева молчат?
- А что хозяева? Кто успеет - спрячет, а нет - амба!
- Зверство! - сверкая глазами, сказала Юка. - Прямо какой-то фашизм! Собака же людям служит, доверяет, она же человека не боится, идет к нему, а он ее расстреливает...
- Ну, наши не дуже доверяют - ученые, - сказал Сашко. - Как выстрел услышат, так все до леса тикают. И сегодня поутекали. Теперь аж дня через три домой приползут...
- А собаки же работают! - сказал Антон.
- Еще как работают! - подхватила Юка. - И на границе, и сторожевые. А ищейки? Вот Бой, вообще ньюфаундленды, они тонущих вытаскивают, а сенбернары разыскивают, кто в горах заблудится... А на севере на собаках ездят! А охотничьи? А санитарные? Да ведь собак же обучали - они во время войны с гранатами под танки бросались... И все забыли? Какие-то бессовестные, бесчувственные люди! Я сама в "Огоньке" читала, а потом это даже по телевизору показывали. В Италии одной собаке дали особую медаль за верность. Понимаете, у одного человека там была собака. Он ее спас, когда она тонула, и вырастил. И она каждый день провожала его на работу до автобусной остановки и встречала, когда он приезжал с работы. Человека этого забрали на войну, и он погиб. Ну, а собака же этого не знает. Она думает, что он уехал на работу и вот-вот вернется. И она каждый день приходит на автобусную остановку и ждет. И так шестнадцать лет!..
- Ото собака! - сказал Семен. - Мне бы такую!
- Как же! - сказал Сашко. - То она у такого хозяина была, вот и любила. А ты ж бы ее, наверно, и не кормил. За что ей тебя любить?
- По-моему, - сказала Юка, - собакам не только медали - памятники ставить надо! - Ребята засмеялись. - И нечего смеяться. Ставят! Я сама видела: снимок был такой - сенбернар Бари. Он пятьдесят пять человек в горах спас. И ему памятник поставили...
- То капиталисты выдумывают, - сказал Семен. - Буржуазия. Денег девать некуда, вот и суют куда ни попало.
- Ну и дурак же ты какой! - удивилась Юка. - А Павлов, академик, он, по-твоему, тоже был капиталист? Он сколько лет делал всякие опыты и поставил в Колтушах под Ленинградом памятник собаке. Потому что собака служит науке. И потому что у него было сердце, а не жадный и глупый мешок, как у тебя... Или Лайка! Если разобраться, кто первый в космос взлетел? Она!
- Ей тоже памятник поставили?
- Нет. И стыдно!
- А, - махнул рукой Семен. - Может, памятник и поставят, а все одно собак стрелять будут... Ты гляди, - сказал он Антону, - подвернется твоя, и твою гахнут...
- Не посмеют: это ученая собака. И очень редкая.
- А кто спрашивать будет? Гахнул, а потом рассказывай, яка она ученая...
- Ой, Антон! - Глаза Юки округлились. - Самое же главное: мы же всю дорогу бежали, чтобы предупредить. Тебе надо скорей уезжать. Прямо сегодня. Сейчас.