Глядя на мелькающие за окном перелески, первые заставы лесничества, Федор Михайлович невесело думал о том, как много вреда может принести злой дурак. Но разве дураки бывают добрыми? Известный медведь, размозживший голову пустыннику, имел самые благие намерения - убить муху. А благими намерениями, по слухам, вымощена дорога в ад...
Толин папа и Толя молчали тоже. Толя обиделся: папа ни за что не хотел оставить его в Чугунове одного. Утром, когда Толя и Вовка прибежали к Доске почета, портрет Омельченки висел на месте, а листок, приклеенный Вовкой, исчез. Они так и не узнали, видел его кто-нибудь или нет. Следовало проделать все сначала и проследить, какие это даст результаты. Тогда можно было бы Юке и Антону рассказать, что ездил он в Чугуново не зря, а чего-то добился. Разумеется, объяснять, зачем ему нужно остаться в Чугунове, Толя не стал, а папа не видел для этого никаких резонов и, кроме того, сказал, что, если бы даже он и согласился, существует мама, которая не допустит, чтобы он болтался один в городе, и немедленно помчится за ним - Толя ведь ее знает. Толя хорошо знал свою маму и понял, что дальнейшее сопротивление ни к чему не приведет. Тем не менее на папу он обиделся - на одну ночь оставить его он все-таки мог.
А лейтенант Вася Кологойда молчал потому, что рядом с ним сидела хлипкая старушка того вида, который называют "божьим одуванчиком", непрерывно зевала и каждый раз крестила рот, опасаясь, как бы бес-искуситель не проник в это отверстие и не погубил ее душу. Разговаривать с богомолкой не хотелось, да и вообще единственный человек, с которым Васе хотелось бы разговаривать сегодня, была Ксаночка, кассирша городского кинотеатра. Теперь у Васи появилось опасение, что из-за дела с собакой он может задержаться в Ганешах и встреча с Ксаночкой не состоится. Что он, капитан Егорченко, себе думает? Если участковый, так его можно гонять из-за всякой ерунды? Просто возмутительно! Но как бы Вася ни возмущался, человек он был дисциплинированный и знал, что, даже рискуя не увидеть сегодня Ксаночку, не уедет из Ганешей, не доведя дела до конца.
Возле лесничества шофер затормозил, лесничий и Федор Михайлович сошли, автобус покатил дальше, в Ганеши. Увидев на двери замок, Федор Михайлович удивился, но не обеспокоился. Время обеденное, хозяева должны прийти, прибегут и Антон с Боем, которые, наверное, околачиваются где-нибудь у реки. Он пошел в контору и вместе с лесничим занялся составлением письма в вышестоящие инстанции о недопустимости вырубки. Через некоторое время он вышел и снова подошел к хате Харлампия. Замок висел на месте, никого не было видно и слышно, только поросенок, который прежде похрюкивал, теперь визжал непрерывно, как сирена, которую забыли выключить. Федор Михайлович подошел к хлеву, поросенок смолк, начал тыкаться мордой в загородку, требовательно похрюкивая.
- А, ты просто лопать хочешь? - сказал Федор Михайлович. - Тут я тебе ничем...
И в это время чей-то голос прокричал:
- Антон сказал, шоб вы его не шукали, бо он ховается. Он сам придет, когда будет можно...
То ли потому, что в это время он сам говорил, то ли из-за поросенка, который снова включил свою сирену, Федор Михайлович даже не смог определить, откуда долетел голос.
- Кто там?
Никто не ответил.
- Кто кричал, я спрашиваю! - закричал Федор Михайлович и поспешно вернулся к хате.
Ему снова никто не ответил, ни души не было вокруг, и не доносилось ни звука, кроме визга проклятого поросенка.
- Хватит дурака валять! - вспылил Федор Михайлович, - Кто там прячется? И вообще, в чем дело?
Никакого ответа.
- Слушай, кто ты там такой? Дипкурьер, загробный дух, леший? Вылезай и расскажи, что случилось, почему Антон прячется? Мне некогда играть в прятки! Ну!
Как и прежде, ответа не последовало. Федор Михайлович уже всерьез рассердился и обеспокоился. Если это шутка, то дурацкая.
- Слушай, привидение, если ты не сбежало, - громко сказал он. - Я оставлю на плетне записку, ее нужно немедленно передать Антону.
Вероятнее всего, таинственный вестник убежал, но Федор Михайлович все-таки написал на листке бумаги несколько слов, засунул листок в надтреснутый кол плетня и пошел в контору.
Как только дверь за ним закрылась, из-за плетня протянулась рука, схватила записку и исчезла. Потом из густого куста сирени осторожно выбрался Семен-Верста, пригибаясь, перебежал шоссе и скрылся в лесу. Коровы уже разбрелись в разные стороны, он собрал их и погнал к Соколу.
Время, говорят, лучший врач для душевных ран, но этот врач оказался более нужным Семену-Версте для ран телесных. Эту ночь он спал на животе, так как следы отцовского внушения не позволяли повернуться на спину и даже на бок, Обида на ребят оказалась не такой стойкой и памятной. Тем более, что вопреки его ожиданиям ребята над ним не смеялись и вовсе его не сторонились. Вот и сегодня эта приезжая девчонка, хотя она, конечно, в курсе, сама заговорила с ним, как будто ничего не случилось. Да и другие ребята тоже... В конце концов чем они виноваты, что он ту клятую сумку взял, а потом батько его отодрал? Они же говорили вообще, а не чтобы сумки красть... Ну и что, если он надуется и будет ходить один, как сыч? Не с кем будет и слова сказать. И так целый день коровы да коровы, будь они неладны...
Он был на опушке леса, когда проезжал автобус, увидел приехавшего Федора Михайловича и вспомнил просьбу Антона сказать о нем, но не выдавать, где он прячется. Загнав коров подальше в лес, Семен пробрался к хате Харлампия и спрятался в густой сирени. Он решил на глаза не показываться. Крикнуть, что нужно, и убежать. А то начнутся спросы да расспросы, он не выдержит, расскажет, а потом этот дядька, наверное, заведется с Митькой и запутает Семена, потому что он рассказал. Нет, лучше без всяких. Хватит с него инициативы. Сказал, и все, а там пускай сами разбираются как хотят...
Он только слишком глубоко залез в куст, крикнул, но не сумел сразу выбраться, а потом побоялся, что Федор Михайлович его увидит и догонит. Поэтому он затаился и ни словом не отозвался на все обращения. И так получилось даже лучше - в руках у него была записка, а передать ее Антону пустяковое дело.
Антона не оказалось в его тайнике под скалой, и, сколько Семен ни кричал, Антон не отозвался. Коров пора было гнать домой, и Семен направил их кратчайшей дорогой к селу. На полдороге его встретили Юка и Толя, который сразу же по приезде снова стал неразлучным спутником Юки.
- Слышь, ребята, - сказал Семен, когда они поравнялись, - а тот дядька приехал...
- Какой дядька?
- А тот, шо с Антоном.
- Ты ему рассказал?
- Не... сказал только, шо Антон ховается и шоб его не шукали.
- И все?
- А шо?
- Боже мой! - всплеснула Юка руками. - Почему ты такой глупый?!
- А шо? - тупо повторил Семен. - Он ось записку написал...
Юка схватила записку.
"Антон! Какую ты бы там ни затеял игру - в индейцев, Робинзонов, сыщиков и разбойников, - бросай все и немедленно возвращайся. Через два часа мы должны выехать в Киев. Ф. М."
- Он думает, это игра. Ничего себе игра! Бежим скорее!
Юка и Толя побежали.
Семен смотрел им вслед, и в нем снова опарой поднималась обида. Тоже умные, воображают... Пускай делают теперь сами что хотят, а его, Семена, дело - сторона.
В этом решении он окончательно утвердился, когда возле самого села встретил участкового.
- Слышь, - остановил его участковый, - ты там коров пасешь, по лесу ходишь. Не встречал пацана с большой черной собакой? Вчера или сегодня?
Семен удивленно открыл рот и тотчас захлопнул его.
- Не, - сказал он, - не встречал.
- Может, слышал про него? Знаешь, откуда он?
- Ничего я не слыхал и не знаю... Куды, шоб тебя! - заорал он и хлестнул кнутом комолую корову, хотя та и не думала никуда уходить, а спокойно брела за остальными.