- Ну да, рассказывайте...
- Вот увидите. Становитесь в круг и пасуйте друг другу. А главное - не бойтесь. Ну, начали...
Федор Михайлович поддал ногой мяч - Бой метнулся за ним. Когда он уже настигал его, Антон отбил дальше. Бой заметался по кругу. Ребята старались как можно скорее и подальше отбить мяч. Не потому, что им нравилась эта игра, а чтобы поскорей отдалить от себя мяч и летящее следом за ним страшилище. Они боялись и потому часто промахивались. Тогда Бой бросался на мяч, захватывал его в пасть и, победно вскинув голову, распушив хвост, бежал по кругу. Федор Михайлович отбирал мяч и снова пускал в игру. Мало-помалу футболисты успокоились, стали меньше бояться и лучше бить. Бой метался в кругу, бросался мячу наперерез, а если тот шел поверху, подпрыгивал и отбивал носом. Ребята орали и визжали, но уже не от страха, а от восторга. Федор Михайлович улыбался, Антон сиял. Это, конечно, была не его собака, но вроде как бы и его - из их квартиры.
С тех пор он увязывался за Федором Михайловичем каждый раз, когда тот вел Боя на прогулку или в город за покупками. Тетя Сима выговаривала Антону, но Федор Михайлович становился на его сторону:
- Серафима Павловна, он мне нисколько не мешает. Даже удобно: я захожу в магазин, а он держит Боя, или наоборот.
- Бой держит Антона?
- Или меня.
Бой очень любил такие прогулки. Гордо вскинув голову, он чинно вышагивал между ними и с любопытством ко всему присматривался. Им любовались и восхищались: "Ну и собака!.. Ох, какой красавец!" раздавалось то с одной, то с другой стороны. Бой поворачивал голову к говорившему и невозмутимо шагал дальше. Стоило им остановиться, как вокруг собиралась толпа. Все хотели знать, что за порода, сколько ему лет, сколько он весит, ученый он или неученый. Федор Михайлович терпеливо отвечал, хотя вопросы - всегда одни и те же - очень ему надоели.
Восторгались не все. Почти всегда находилось два-три человека, которые спрашивали, сколько он съедает, недоумевали, зачем держать такую собаку, или даже зло добавляли: "Лучше бы кабана кормил..."
- Вот дураки! - негодовал Антон.
- Конечно, люди небольшого ума, - соглашался Федор Михайлович, - Но дело не только в этом. Из них попросту вылезает кулак. Если чего-нибудь нельзя сожрать или заставить на себя работать, они не понимают, зачем оно существует. Кулаков уничтожили, но кулацкой психологии еще достаточно. И не обязательно в селе, в городе тоже хватает. Случается, она лезет и из так называемых образованных. Помнишь, как у Андерсена насчет позолоченной свиной кожи? "Позолота-то сотрется, свиная кожа остается..." Когда я слышу: "Лучше бы кабана кормил", так и кажется, что говорит это кабан, который хочет, чтобы его кормили...
Федор Михайлович не заставлял Боя работать, он рвался сам. Если хозяин нес в руках сумку, пакет, книгу, Бой настойчиво старался отобрать и, еще горделивее вскинув голову, нес сам. Главной своей обязанностью он считал охрану. По натуре Бой был миротворец. Если на улице дрались мальчишки или собаки, он бросался между ними и разгонял в разные стороны. Хулиганы, орущие, размахивающие руками пьяные вызывали у него ярость. Шерсть на холке вздымалась, обнажались вершковые клыки, и тут нужно было изо всех сил держать поводок - в желании охранить хозяина он мог зайти далеко... При этом он никогда не рычал, не лаял и вообще не разводил переговоров, а просто бросался с утробным ревом.
Он вообще почти никогда не лаял. Впервые Антон услышал Боев лай только через несколько месяцев. Боя полюбили в доме, к нему привыкли соседи, поэтому, когда Федору Михайловичу пришлось уехать на несколько дней, он мог оставить Боя, не опасаясь, что тот будет голодным или невыгулянным. Увидев чемоданчик, Бой обезумел. Он вился вокруг хозяина, тыкался ему в руки, подпрыгивал, чтобы лизнуть, и умоляюще заглядывал в глаза.
- Ничего, брат, не поделаешь, - сказал Федор Михайлович. - Со мной нельзя. Я скоро вернусь. А гулять с тобой будет Антон.
Бой оглянулся на Антона, вильнул хвостом и снова с мольбой уставился на хозяина.
- Да не могу я тебя взять! Понимаешь? Нельзя со мной.
Федор Михайлович присел перед ним, взял обеими руками его голову. Бой изловчился и мгновенно облизал ему все лицо.
- Ну ладно, ты никаких резонов знать не хочешь, - махнул рукой Федор Михайлович и ушел.
Бой стал у входной двери, наклонил голову так, что большое лопухастое ухо отвисло, и прислушался к удаляющимся шагам. Потом он наклонил голову в другую сторону, отвисло второе ухо. Шаги затихли. Бой поднял голову и... бухнул. Это был не бас, а басище. Лестничная клетка отозвалась гулом. У Антона звенело в ушах, отдавалось под черепом. Испуганная тетя Сима выскочила из комнаты, вслед за ней вышли мама и папа. Все заговорили разом, пытались его успокоить, но Бой не обращал на них внимания и бухал, сотрясая дом. Буханье его становилось все выше, жалобнее и закончилось плачем. Он замолчал и снова прислушался. Хозяин не возвращался. Он лег в прихожей носом к двери в "крокодильей", как говорил Федор Михайлович, позе: положив морду на пол между широко раздвинутыми лапами. Так он лежал почти все время, не сводя глаз с двери. Когда наступала пора гулять, он покорно шел за Антоном, но гулял мало, неохотно и, подгоняемый надеждой, с удовольствием возвращался домой. Хозяина не было, и Бой снова ложился носом к двери. Он не хотел играть, ничего не ел, лишь изредка шел в кухню, лакал воду и снова возвращался в переднюю. Его не привлекали ни сахар, ни мясо, ни даже любимое лакомство - косточки. Так продолжалось три дня, пока не вернулся Федор Михайлович.
Тогда Бой залаял снова. Едва не сбивая хозяина с ног, он излизал ему лицо, потом поднял голову и забухал, но уже совершенно иначе - обиженно и укоризненно,
- Обиделся, старик? - Бой продолжал лаять. - Что поделаешь, жизнь не соткана из одних удовольствий...
Бой перестал лаять, но еще долго в глотке у него урчало и клокотало. Только когда Федор Михайлович сел в кухне к столу, Бой подошел к своей кастрюле и вылизал ее дочиста. Антон положил перед ним груду накопившихся костей. Кухню наполнил громкий треск и хруст.
- Такие кости, - сказала тетя Сима, - а он хрупает, как печенье. Я с ужасом думаю, что будет, если ему в пасть попадет, например, рука...
- Боюсь, будет нехорошо, - согласился Федор Михайлович. - Лично я, как говорится, в долю в таком случае не войду...
3
- Ты собираешься в Антарктиду, в Заполярье, на необитаемый остров? Впрочем, остров там, кажется, есть, но тебе на нем делать нечего... Стало быть, барахло - прочь. Из всего оборудования тебе нужны главным образом глаза и уши. Зубы тоже пригодятся. Что касается одежды, предписывается форма номер один: трусы. Днем и ночью. На всякий случай прихвати башмаки, куртку. Ну и штаны. Штаны, пожалуй, нужно. Для представительства и дипломатического протокола. Все! Остальное не понадобится или найдется на месте.
- А носовые платки?
- Дорогая Серафима Павловна, насморк - штука домашняя. В полевых условиях его не бывает, верьте моим сединам. Там не бывает также гриппа, бронхита и прочих городских радостей.
- Но спать он на чем-то должен?!
- Пуховых перин не обещаю, зато гарантирую неизмеримо лучшее: ворох свежего сена. Ну и отыщем какое-нибудь рядно. Что еще человеку нужно, если пузо у него набито, ноги гудят и сами складываются, как перочинный нож, а глаза слипаются без клея "БФ"?
Антон был совершенно согласен с Федором Михайловичем. Впрочем, что сейчас ни скажи Федор Михайлович, Антон принял бы с восторгом. В самом деле, зачем ему рюкзак, да еще чемодан, да еще сумка? Единственное, что его огорчило, - пришлось оставить компас.
- Если ты в лесу не научишься ориентироваться без компаса, заблудишься и с ним. И не воображай, что ты едешь в джунгли. Я ведь знаю, в голове у тебя сейчас каша и сапоги всмятку: пампасы и лампасы, саванны и гаваны... Так вот: мангровых зарослей там нет, охотников за черепами тоже, единственные лианы - повилика, а употребление любого огнестрельного оружия, включая лук и стрелы, запрещено. Ясно? Ты будешь жить совершенно нормальной человеческой жизнью, если только не захочешь ходить на четвереньках.