Рувинский сквозь окно кабины направляет луч переносной фары на крыло. В ее свете виден белесый налет на кромке: обледенение!
- Включить антиобледенители! - отдаю распоряжение второму пилоту.
- Есть! - коротко отвечает Борис.
Я знаю, что тут же срабатывают электромоторы и горячий воздух выхлопа устремляется в туннели крыльев, плавя лед.
- Сколько еще лететь? - спрашиваю у штурмана.
- По расчету минут двадцать. Но точно определить трудно. Взгляни, что творится за бортом…
Я включаю носовую фару: желтый луч ее растворяется в белом молоке облачности.
- Радиопеленги берешь?
- По ним и даю расчетное место. Только неустойчивы пеленги. Плывут. Расстояния-то какие!…
Я это знаю сам. От берега полторы тысячи километров, от боковых радиостанций еще больше…
- Попробуй, Николай, заказать СП. За двадцать минут радиокомпас должен его взять.
- Пробую. Не берет…
- Помехи?
- Есть и это. Но боюсь, что далеко. Дальше моего расчетного.
- Почему?
- Слаба слышимость.
- Не уклонились ли в сторону, штурман?
- Может, и уклонились. Что я, бог? - обижается штурман. - Полторы тысячи без ничего!
Проходят двадцать минут, рассчитанных штурманом. И еще двадцать. Идем в облаках, а с СП поступают сообщения, что над ними ясно. Отклонились в сторону? В какую?
Но вот стрелочки радиокомпасов уверенно замирают на нуле. [112]
- На приводе СП! - радостно сообщает штурман.
- Догадываюсь. А ошибка на сорок минут? Хороша точность!
Расстроенный штурман скрывается в своем отсеке.
- Зачем ты с ним так? - замечает Кулагин. - Действительно, такое расстояние!… Может, сильный встречный ветер…
- Не ищи оправданий, Борис! - отвечаю ему. - У нас нет лишнего горючего, а по пути нам с тобой не приготовили еще аэродромов!
- На обратном пути сэкономим горючее, - пытается отшутиться Борис. - Скорость-то будет больше!
- Ой ли! Это же Арктика, Борис! С ней не шутят…
- Летчики! - окликает нас Фома. - СП желает с вами говорить! Просят перейти на командную связь.
Надеваем наушники и включаем рации.
Руководитель полетов Николай Лукьянович Сырокваша сообщает нам условия посадки.
И вот уже видна желтая цепочка мерцающих светлячков. В свете фар проплывают нагромождения торосов, за ними открывается ровная полоса укатанного снега, освещенного огнями старта.
Пока идет разгрузка, захожу к радистам в их маленький фанерный домик. От них узнаю, что станция отдрейфовала еще на сто пятьдесят километров. Вот почему ошибся штурман! И не будет попутного ветра, как предполагал Борис и на что втайне надеялся я. Запаса горючего едва хватит на обратный путь…
…Вчера ночью прилетел начальник полярной авиации Шевелев{29}, а с ним начальник летной инспекции Аэрофлота Васильев. Васильева я вижу впервые. Что хорошего может дать эта встреча, если летная инспекция для нас, пилотов, как ОРУД для шоферов на дорогах: малейшее нарушение установленных правил Наставления или многочисленных инструкций, о которых и не слышал и получай взыскание!…
Сегодня Шевелев и Васильев летят с нами, а у нас, как назло, на борту десяток бочек бензина и солярки. Бензин наш, а солярка - для СП. Бочки, расставленные и пришвартованные по бортам по всей длине фюзеляжа, наверняка [113] заинтересуют Васильева. А что я ему отвечу? Как объясню, почему полетный вес на полторы тонны превышает максимально допустимый? Что иначе нельзя, что это Ледовитый океан, что расстояния…
Мои опасения оправдались. Васильев, едва выслушав доклад о готовности к полету, поворачивается к бочкам:
- Что это такое?
- Груз. Соляр, товарищ начальник!
Васильев проводит рукой в перчатке по бочке:
- Почему пахнет авиационным бензином?
- Не знаю… - пожимаю плечами.
- Та-ак, - тянет Васильев, а я уже подумываю, не взять ли мне свой походный чемоданчик да не уйти ли с самолета, пока он не высадил меня за нарушение святая святых - за превышение загрузки. Ведь задаст же он вопрос о ней!…
- Занимайте свое место, командир, - говорит Васильев. - Я сяду на правое сиденье.
Он придирчиво следит за всеми моими действиями.
Увеличиваю наддув двигателей. Самолет начинает разбег по бетонной дорожке и легко отрывается на середине полосы.
- Хорошо взлетел, - одобрительно говорит Васильев. - И вслед за этим: - Какой полетный вес?
Вот он, коварный вопрос! Почему бы не задать его на земле? Я оглядываюсь на Марка Ивановича, который сидит за моей спиной, ища поддержки. Но он лишь улыбается: выкручивайся, мол, сам, как знаешь.
- Около девятнадцати тонн… - обреченно отвечаю Васильеву.
- А оторвался легко. - И, указав на Шевелева и себя, снова спрашивает: - А сколько же с нами?
- Около двадцати тонн будет, - отвечаю не задумываясь.
- Вот как?! - смеется Васильев. - Неужто мы с Марком Иванычем на всю тонну тянем?
- Не на тонну, но… Все-таки начальство везем!… Запас горючего не помешает!
- Ох хитрец! - восклицает Васильев. - Начальством прикрываешься? - И тут же оборачивается к Шевелеву: - Марк Иваныч, надо будет официально узаконить этот полетный вес. В таких полетах меньше нельзя. Как думаешь?
- Давно прошу об этом вашу инспекцию! - отвечает [114] Шевелев. - Да никто не хочет брать на себя ответственность, а летчикам вот так - выкручивайся!
- Ну-ну, уж и с претензиями!… Дай до Москвы добраться - утвердим!
Неторопливо текут часы полета. Включаю носовую фару. На ее световой луч нанизываются гирлянды снежинок, а то вдруг расплывается в стороны белая стена облаков. Когда облачность обрывается, внизу видно море - фосфоресцирующие гребешки волн среди бездонного мрака.
Каждые полчаса радист передает полоску бумаги со сводкой погоды на СП: низкая облачность, временами туман…
Приступаю к снижению. Самолет, пронизывая толстый слой облаков, стремительно несется к поверхности моря. Внизу, растворенные в молоке облачности, мелькают огни старта…
Васильев вместе с Шевелевым уходят знакомиться с лагерем, а мы приступаем к разгрузке. Вскоре на борту остаются только взятые нами бочки с бензином - прибавка к основному запасу топлива на обратный путь.
- Что за бочки? - спрашивает Васильев, возвращаясь.
Пока я раздумываю, что ответить, на выручку приходит Дима.
- Пустую тару вывозим! - беззастенчиво врет он.
- Ну-ну… - Васильев смотрит на меня, на механика, снова на меня. - Хорошо. Только осторожней на взлете: начальство везете и… опять же пустую тару!…
Дима скромно отступает за мою спину.
В полете Фома вновь передает мне листки со сводками погоды на побережье.
Все порты закрыты. Принимает только Певек, но мы идем на мыс Шмидта.
- Объясни, командир, почему мы идем на закрытый Шмидт, а не в открытый Певек? - - обращается ко мне Васильев.
- В Певеке коварный микроклимат: может в одну минуту закрыть. И горы. А с посадочными средствами плохо. На Шмидте они лучше. Не сможем сесть там, тогда у нас есть запасной - Певек.
- М-м-да, - вздыхает Васильев. - Уравнение с одними неизвестными!
- Как и в каждом полете, - вступает в разговор Шевелев. - Такая уж работа у наших летчиков! [115]
Васильев не отвечает. Он склонил голову к окошку и заглядывает вниз. А там все та же темная поверхность океана, взлохмаченная штормом…
- Горючего хватит?
- Должно.
О том, что Дима потихоньку перекачивает горючее из бочек в фюзеляжные баки, Васильеву не говорю.
- Спасательные средства есть?
- Да.
- А пользоваться ими хоть умеете?
- А как же? Это наша работа.
- Работа! - вдруг вскипает Васильев. - Наказание, а не работа! Сколько еще лететь?
- Час.
- Погода на Шмидте?
- Все та же: высота пятьдесят метров, видимость пятьсот, морось.
Инспектор встревожен, вновь и вновь перечитывает сводки погоды, посматривает на бензиномеры. Их показания, наверное, расстраивают его вконец: нетрудно подсчитать, что в баках горючего на полтора часа… Правда, он не знает, что еще на час полета есть горючее в бочках. Но и этого негусто…