И все ближе земля…
Удар колес о землю. Короткая пробежка, Я вытираю взмокшее лицо ладонью.
- Ну, дружище!… - восклицает Коля. - Такое бывает только в сказке, да еще с добрым концом!
- Во всяком случае - раз в жизни. Это уж точно!
Подбегает наш техник Ландин и не перестает удивляться, как нам еще удалось дотянуть до аэродрома. Угораздило в вал винта, прямым попаданием.
Лежим на влажной от росы траве под крылом самолета и, нарушая все противопожарные правила и приказы по светомаскировке, курим. Сегодня мы победители.
На светлячки наших цигарок собираются друзья - будто мы не виделись вечность.
Из темноты выплывают новые расплывчатые фигуры и молча располагаются рядом с нами.
- Эх, ребята, знаете, о чем я думаю? - спрашивает Коля Кисляков. - Собраться бы нам всем вместе вот так лет через двадцать!
- И читать стихи! - вставляет Иван Шамаев.
- Можно и стихи, - говорит Коля. - Не ты ли сочинил: «Мой По-2 в тумане бреет, выхлоп гаснет на лету»?
- Пустяки. Пародия! А вот хотите настоящие послушать?
- Давай!
…Чаще чем именины
Тризны мы стали справлять.
Фашистские рвутся мины…
Вот взорвалась опять!
Не где- то,
А близко, рядом.
Нежданно, коварно,
Вдруг.
И на войне снарядом
Вырван из жизни друг…
- Пессимист! Упадническое настроение у сержанта Шамаева!
- Брось, Коля! - это голос Сергея Краснолобова. Он самый рассудительный из нас. Он наш комсомольский секретарь, и мы его очень уважаем. - Брось. Можно подумать, [29] что солдату не нужна поэзия. Нужна и на войне… Но без уныния.
- Так я не про то, Серега. На войне и песня нужна, и радость. А вот у некоторых не только глаза, а даже мысли в черный цвет окрашены, это уж точно!
- А у тебя в какой цвет они окрашены? - неожиданно вскипает Борис Обещенко. - В розовенький? Стихи, песенки? К черту поэзию! Мы отступаем… Другой раз аж невмоготу. Добыл бы винтовку - и пешком, навстречу этим гадам!…
- Мушкетер! - обрывает Сергей. - Винтовку ему!… Тебе дали оружие, вот и дерись им!
- Понимаешь, каждому надо винтовку! Каждому! Пацану, женщине, всем! Всему народу!
- Ты есть хочешь?
- Нет… А ты, Серега, зубы не заговаривай! Не уводи в сторону!
- А я не в сторону. Винтовку, говоришь, каждому? Да? А кто их тебе сделает? Кто тебе завтра жрать даст?
- Ну, знаешь!…
- Я-то знаю! А ты дурачком прикидываешься, Печорин! Эх, Борис! Тебе ли не знать, как достается хлеб, как достается каждая тонна железа! Тут достается каждому. И в тылу, и на фронте. Только надо верить в победу. Надо верить!
- Ну вас! Все вы какие-то правильные! Все вам понятно!
Мы смотрим, как скрывается в тумане огонек папиросы Бориса.
- Что с ним сегодня такое творится? - спрашивает Сергей.
- А ты не знаешь? Вчера утром немцы захватили Майкоп, - отвечает Иван Козюра. - У него же там родные…
Днем полк неожиданно собран на построение. Перед строем командир и комиссар.
- Всякая мысль, что отступать еще есть куда, что Россия велика и можно найти другой, более выгодный рубеж, сегодня равнозначна предательству. Партия обращается к коммунистам с призывом стоять насмерть, защищать каждый метр советской земли.
- Ни шагу назад! - клянется полк.
В этот день молодые летчики и штурманы подают заявление о приеме в партию.
Нас перебрасывают на Донской фронт. Где-то там, в степях между Доном и Волгой, начинается великая битва за Сталинград. [30]
Глава 5. Мы - гвардия!
Стоим мы неподалеку от речки Медведицы, что впадает в Дон, на относительно «тихом» участке фронта. И дела у нас пока небольшие - контролируем дороги за Доном, в меру сил препятствуя продвижению вражеских войск.
О нас не сообщают в сводках Совинформбюро, не пишут в газетах. И все-таки уничтоженные нами танки не выйдут к Дону, не прорвутся к Сталинграду.
Бои в городе не прекращаются ни на минуту. Они идут за каждую улицу, за каждый дом, за каждую пядь родной земли.
Сегодня нам особое задание: помочь бомбовым ударом стрелковой дивизии, отрезанной от основных сил. Мы тщательно изучаем обстановку по крупномасштабной карте - плану города. Вот этот дом занимают наши, вот этот - немцы, а рядом - половина у наших, половина у фашистов. И надо уничтожить фашистов, не задев своих.
Мой штурман Николай Ждановский летает давно. Еще до войны он был штурманом в отряде лесной авиации и еще тогда освоил точечное бомбометание, которое применялось для тушения лесных пожаров. С этим скромным, по-настоящему храбрым и не кичащимся своим умением человеком летать просто удовольствие. Все у него заранее рассчитано, все продумано. Вот и сейчас он точно выводит самолет в район нужной нам цели. Делаю круг для осмотра, затем захожу на цель. Самолет на боевом курсе. И пусть теперь рвутся снаряды, я не сверну с курса!
Так держать!
- Отваливай!
Круто разворачиваю самолет и успеваю заметить, как от взрыва наших фугасок обвалился угол дома. Со снижением, на повышенной скорости ухожу от неистового обстрела, веду самолет за Волгу, на свою территорию. На крыльях кое-где топорщатся лохмотья перкали. Да, придется технику клеить и штопать…
- Гляди! Гляди! - кричит Ждановский. - Эх, мастер! Хорош! Однако, хорош!
Я смотрю, куда показывает Ждановский, и на мгновение к сердцу подступает зависть: почему это делает другой, почему до этого не додумался я?
На светлом фоне предрассветного неба отчетливо виден самолет. Он легко и изящно выполняет фигуры высшего пилотажа. Одну за другой. Как на авиационном празднике в [31] Тушино. Дымные шары разрывов и огни трассирующих пуль показались в это мгновение праздничным фейерверком. Наверно, подняли сейчас головы солдаты, стерли пот с закопченных лиц и их глаза озарились улыбками: «Вот дает!» Даже немцы, наверное, оторвавшись от прицелов, задрали головы в небо, пораженные дерзостью советского аса. А через секунду вновь обрушили на его самолет ожесточенный огонь зенитных орудий. А он, будто заколдованный, вертит себе «петли», «перевороты», «бочки».
- Однако, мастер! - вздыхает Николай.
Я завистливо отмалчиваюсь.
На КП командир полка распекает лейтенанта Герасимчука. Командир - за столом, Герасимчук перед ним, переминаясь с ноги на ногу и скромно опустив глаза. Одно ухо его мехового шлема задрано, другое опущено вниз. В эти минуты Герасимчук напоминает собой нашкодившего кутенка, который, хоть и понимает свою вину, готов в любую минуту огрызнуться и оскалить зубы.
- Отлично выполненное задание, лейтенант Герасимчук, еще не повод к неоправданному риску!
- Товарищ командир! - вскипает Герасимчук. - Так они ж всю войну, гады, издевались над нами. Думают, что у нас и летчиков нет!…
- Вы советский летчик! Воздушное хулиганство…
- Так чтоб видели, гады! Чтоб знали!
- За нарушение воинской дисциплины, за воздушное хулиганство объявляю вам, лейтенант Герасимчук, пять суток ареста!
- Товарищ командир! Пять суток не летать?
- И рад бы тебя посадить для твоего же успокоения… - Командир полка вдруг озорно улыбается: - Только летать некому. - Встает из-за стола, притягивает к себе Герасимчука за ухо шлема и шепчет: - Жаль, должность не позволяет, а то бы я сам так сделал. Знай наших!
В другом углу штабной комнаты комиссар, прикрыв лицо широкой ладонью, вздрагивает от беззвучного смеха…
* * *
Войска Юго-Западного и Донского фронтов перешли в наступление, взломали передний край обороны противника и устремились вперед. Сутки спустя начали наступление войска Сталинградского фронта.
Погода нелетная. Вся авиация на аэродромах. И это в тот момент, когда наши войска наступают. Досадно. Не может [32] подняться в воздух и вражеская авиация. Но вдруг командование фронта вспоминает о наших «всепогодных» тихоходах, и наши «этажерки», наши «кукурузники» на какое-то время становятся штурмовиками. Правда, нам далеко до грозных «илов», но энтузиазма и отваги вполне достаточно. Под крыльями машин вместо обычных фугасок подвешены небольшие противопехотные бомбы АО-25, пулемет снабжен тройным боекомплектом, к тому же штурман Иван Шамаев, с которым я сегодня лечу, запасся трофейными бомбами - «лягушками». Полет необычный{6} - «свободная охота». Это выражение применимо к истребителям, к штурмовикам, а нам оно кажется странным. Летим на бреющем полете, высота десять - пятнадцать метров. Если подняться чуть выше, самолет зацепится за низкую облачность, и тогда совершенно пропадает видимость. А она и так не балует: пятьсот - шестьсот метров. Этого едва хватает для того, чтобы выдержать курс.