Стучат?
Прислушиваюсь. Смотрю на время: еще даже часа нет. Выключаю пылесос. Да, теперь отчетливо слышу, что барабанят в дверь моей квартиры.
У входной двери нет глазка. Она такая толстая, что «вместо глазка пришлось бы вставить подзорную трубу», — пошутил мастер, в свое время изготовивший двери для ювелирных магазинов на Вандомской площади, а потом сделавший и мою.
— Такие двери оснащают системой видеонаблюдения, — добавил он.
Вход в ювелирные лавки сторожат видеокамеры. У меня такой нет. Поэтому я не знаю, кто находится по ту сторону моей массивной двери.
— Кто там? — интересуюсь я.
Я сохранила эту привычку, спрашивать: «Кто там?». И всякий раз, когда я задаю этот вопрос, голос становится тонким, как у ребенка. Словно спрашивает писклявая маленькая девочка, которой мама тысячу раз повторяла:
— Никогда не открывай, пока не узнаешь, кто стучит!
Урок усвоен: теперь, двадцать лет спустя, я приклеилась к двери. Не открою, пока не узнаю, кто за ней.
— Это почтальон.
Все в порядке. Я узнаю своеобразный голос нашего почтальона.
Заказное письмо.
Мой пес согласился оставить пылесос, чтобы покрутиться у входной двери. Он пришел посмотреть, какого друга следует ему облизать с головы до пят. Тьяго — очень милое животное. Слово «милый» немного слабовато, когда речь идет о моей собаке. Этот пес — сама доброта. Он любит род человеческий такой любовью, на которую мы сами не способны. У него в голове только одна мысль — облизать всех, кто попадется. Как только кто-нибудь появляется на пороге, он тут же высовывает свой влажный розовый язык, чтобы измазать слюной драгоценный объект. Мой пес может сдрейфить при виде пластикового пакета, подхваченного ветром. Его терроризирует пылесос. Он падает от сердечного приступа при звуке захлопнувшейся от сквозняка двери. Но все же есть то, что его радует: люди, приходящие ко мне!
Хвост Тьяго виляет в такт его радости. Он хочет поцеловать почтальона.
У меня рефлекс: как только приоткрываю дверь, сразу же высовываю ногу, перекрывая животному возможность выскочить. Поза у меня при этом получается странная, вызывая недоумение у тех, кому открываю. На незнакомых гостей я всегда смотрю из-за двери изогнувшись.
Почтальон смотрит на меня. Я стою враскоряку. Одна нога на полу, другая — перед мордой Тьяго.
Почтальон опускает глаза. Он глядит на мою балансирующую в воздухе ногу. Замечает собаку, голова которой зажата между дверью и моей ступней. И говорит мне:
— Вы, как я погляжу, под надежной охраной. Жить одной в таком месте было бы полным безумием.
Поднятым пальцем он многозначительно указывает на крышу.
— Когда нет дождя… крыши домов Второго округа становятся проходным двором.
— Вот как? Проходным двором?
Всем своим видом жду объяснений. Я не уверена, что правильно его поняла.
— Да. Я имею в виду «крышелазов». Они прогуливаются по крышам, как другие по бульварам.
— «Крышелазы»?
Наверно, я не так поняла. Никогда не слышала такого слова.
— Да. Так их называет полиция.
— Полиция?
— Да. Наркоманы залезают на крышу, ловят там кайф. На крыше они чувствуют себя в безопасности.
— А… И что?
Жду продолжения. Чувствую, это не все, он хочет сказать что-то еще.
Взгляд мужчины становится проницательным, его улыбка сходит с губ.
— Наркотики стоят дорого…
— Да…
— Когда они обалдевают от наркотиков, они не могут найти обратный путь и тогда вламываются к людям. К примеру…
Его палец снова красноречиво устремляется ввысь….
— Ваша мансарда…
— А что? Окна там всегда закрыты!
Я говорю это, чтобы убедить его: проникнуть ко мне не так-то просто.
Он не согласен.
Наоборот.
Мои слова лишь подстегивают его. Он говорит громче.
— Они их выламывают! У этих людей нет совести.
— Ну да… Было бы глупо с их стороны усложнять себе жизнь, — бормочу я.
— Был случай, из одной квартиры они вынесли все, что только можно было вынести! Часто они убивают владельцев!
Мне нечего возразить.
— Знаете, это вообще не люди, а настоящие звери.
Тут я внутренне протестую. Не думаю, что мой пес выломал бы ставни, чтобы утащить что-нибудь. Он никогда бы никого не убил. Что же касается наркотиков, то он даже не знает, как они выглядят.