– Причалили, – сообщил шофер и остановил мотор.
Выгрузились.
– Ножик сразу на пальчики проверь.
– А то.
– Не удивлюсь, если к ним пара отыщется с тех, что на рояле сняли. Где она цацки свои хранила.
Прошли в прохладный вестибюль. Дежурного не было видно за газетным листом, который спиной сообщал что-то про германский рейхстаг и канцлера Гитлера, – Зайцев глянул вскользь.
– В мире все спокойно? – съязвил Крачкин.
– Завершился автопробег Ленинград – Москва – Ленинград, – спокойно отозвался дежурный. Выглянул.
– Привет, Савостьянов, – бросил Зайцев. Но тот был слишком увлечен – продолжал:
– Опытные дальнодорожные восьмицилиндровые лимузины Л-1 «Красного Путиловца». И несколько иностранных разных лет, для сверки.
«Ну нахал», – покачал головой Крачкин. Савостьянов и не заметил. Как ни в чем не бывало перегнул лист – сверился с глазастыми мордами автомобилей на фото, стал водить по снимку пальцем:
– «Паккард», «Паккард», «Пирс эрроу», «Испано сюиза». «Студебеккер», – палец передвинулся на машину с рылом без решетки: – «Изотта-Фраскини». – Чиркнул дальше: – Еще одна «Сюиза».
Мир автомобилей влек его куда больше, чем мир ленинградских правонарушений.
– Всё в порядке? – елейно-ядовито поинтересовался Крачкин. – С моторами?
– Только «Изотта» крякнулась – сошла. Но там понятно, старый драндулет, ей…
– Дома читать будешь! – разозлился Зайцев.
Савостьянов вскочил, выронив шуршащий лист.
– Приказано подготовить пятиминутку политинформации, – отрапортовал.
– Кем? Какую? – не понял Зайцев.
– Теперь перед началом каждого рабочего дня полагается, – объяснил дежурный. – Всем по очереди. Сообщения о международной обстановке и обстановке по Союзу. Вон график висит… До вас тоже очередь дойдет, товарищ Зайцев, – заметил Савостьянов садясь. Мол, не так запоете.
– Полагается… – Зайцев подошел к листку с плоской шапочкой кнопки. Увидел подпись товарища Розановой. Комсомольские затеи. Нашел свою фамилию. И опять чихнул. Обычно в вестибюле пахло грязной тряпкой, которой уборщицы тщетно наводили чистоту на истоптанных плитах. Но сейчас Зайцеву показалось, и здесь – пылью из комнаты актрисы.
– Все равно, Савостьянов. Комсомольская работа – это важно. Но и служба, между прочим, тоже. Не в булочной служишь. Повнимательнее.
Даже Туз Треф, умильно сидевший на собственном хвосте, пока проводник дул в дежурке чай, и тот пах не псом, а рассохшейся мебелью, пожелтевшей хрупкой бумагой, нафталином. Хотелось скорее в уборную – вымыть лицо, руки. Туз Треф вывалил в знак приветствия розовый язык, замел хвостом по плиткам. Но никто не остановился, и хвост снова обернулся вокруг зада.
Самойлов, Крачкин, Серафимов поднимались по лестнице. Желторотики взяли трамвай – отстали.
Зайцева кто-то потянул за рукав.
– Ты чего, Нефедов?
Зайцев видел, как с лестницы покосились трое остальных: заметили запинку. Во взглядах Зайцев успел прочесть мгновенное: «крыса». С того дня, как Нефедова перевели к ним, еще никого не арестовали, но это ничего не доказывало: доносы, отчеты могли собираться месяцами, годами. Совиное личико Нефедова оставалось все таким же сонным.
– Не нашел себя в графике политинформации?
– Погодите.
– Ну.
– Я ее видел. Варю эту Метель.
– Я заметил.
– Я ее в цирке видел.
Зайцев убрал ногу с лестницы, руку с перил.
– Что ж сразу не сказал?
– Давно, – уточнил Нефедов. – Когда мы сами номер работали.
– Когда Икаром был?
– Сыном, – поправил Нефедов. – Наш номер назывался «Икар и сыновья».
– Ладно-ладно. Я помню. Просто шучу так неуклюже. …Ну, дальше.
– Только она тогда себя называла не Метель и не Берг. И волосы красила. Они у нее черные тогда были.
– Может, она рыжие – красила. А черные были настоящие.
Совиный взгляд.
– Извини. Опять шучу. Ты не ошибаешься ли?
– Я теперь не сомневаюсь: она.
В вестибюль вошел мужчина в чесучовом костюме. Зыркнул на них. С куда большей опаской – на Туза Треф. Нырнул к дежурному, вернее, газетному листу.
– Так странно… – задумчиво добавил Нефедов.
«Ну, Савостьянов, погоди», – Зайцев снова повернулся к Нефедову – но так, чтобы держать дежурного на краю окоема. Перебил ободряюще:
– …Хорошие сведения. Молодец, что вспомнил. Объясняет, как ей к пятнадцатому году советской власти удалось не все драгоценности свои проесть.
Но Нефедова, похоже, обуяли воспоминания:
– Она работала в номере с Ирисовым-Памирским.
– В то время, Нефедов, многие делали странные вещи, чтобы прокормиться.