Уриэля Акосту играл тот же, все еще подверженный припадкам малярии, артист.
Коронный монолог Судьи — и палачи отступают перед воинствующим, хотя и заключенным в оковы, разумом Акосты.
Перед выходом на сцену помреж еще раз напомнил: поначалу держим мыслителя за руки, а только захочет вырваться вперед — отпускаем.
Мы увлеклись действием, неподдельно, забыв наказ помрежа, перевоплотились. Уриэль вырывался, мы не пускали. Бросаемый малярией то в жар, то в холод, что соответствовало внутреннему состоянию образа, артист обложил юных тупиц матерно — негромко, но довольно для того, чтобы брань, птицей перелетев через оркестровую впадину, добралась до некрашеных скамеек. Чары искусства развеялись. Бросилось в глаза похожее на трагическую маску лицо помрежа, выпятившегося из-за кулисы. Очнувшись, мы отпустили Уриэля.
Поздно, монолог провалился.
И кончилась сказка о золотой рыбке. Мы вновь превратились из субъектов в объекты искусства. Со сцены нас турнули. Впрочем, скоро труппа отправилась с агитпоездом в странствия по Туркестанскому фронту. Несмотря на некоторые разочарования, я сохранил о ней память чистую и нежную, стершую все малозначащее и третьестепенное.
ПАДЕНИЕ ЭМИРА БУХАРСКОГО
Вскоре после отъезда труппы ворвался поздней ночью в наш спящий домик Петя Кривов. Перепуганным маме и сестре «железобетонный» мальчик не сказал ни слова, но я понял: война рядом! Одевшись, как и положено по боевой тревоге бойцу ЧОНа, пребывающему и у мамы на казарменном положении, я лишь махнул ей на прощание рукою, от души пожалев и ее, и сестру за то, что им суждено тянуть повседневную, обывательскую лямку, в то время как мы...
Мои мысли расшифровал вслух Петя: когда мы не шли — бежали по заснувшей улице, он процитировал на бегу горьковское:
— «А вы на земле проживете, как черви лесные живут, и сказок про вас не расскажут, и песен про вас не споют». — И добавил: — Прибыл с полевым штабом к нам в Самарканд из Ташкента командующий Туркфронтом Фрунзе.
Слово «полевой» Петя произнес шепотом, оглянувшись.
У ворот города назревали события исторические. Про нас теперь будут сказки, про нас — песни, ура!
Воображение наше разбушевалось. А тут, пока мы бежали, — конечно же, в редакцию! — мелодия сотен цокающих копыт нарушила сонную тишину. Это был молчаливый марш мусульманского кавалерийского полка, скуластых всадников в полотняных буденовках, с винтовками за плечами, с шашками и нагайками, покачивавшихся в деревянных татарских седлах. Передвижение происходило ночью, в этом тоже был скрытый военный смысл.
С быстротой арабских скакунов мы домчались до редакции. Из типографии шел гул машин, прозвучавший для нас трубой горниста. У реалов — наборщики с верстатками, сонные, всклокоченные. Война!
Из пачки телеграмм, врученных редактором для оснащения грозовыми заголовками, я узнал: властитель Бухары, единственного феодального государства в Средней Азии, сохранившего по сей день все порядки средневековья, предъявил ультиматум Ташкенту: станция Новая Бухара, находящаяся в непосредственном соседстве с ханской резиденцией, так же как и полоса отчуждения Закаспийской дороги, должна быть очищена от красных.
А как раз в полосе отчуждения, в частности в Чарджуе, недавно проходил съезд коммунистов Бухары, решивший поднять восстание против эмира. Там же, в Чарджуе, сосредоточились бежавшие из столицы эмирата младобухарцы, вместе с чарджуйскими железнодорожниками поднявшие знамя восстания.
В случае отклонения ультиматума эмир угрожал наступлением на Ташкент.
Ультиматум был отклонен.
Телеграммы в наборе. Мы с Петей, мешая друг другу, водим пальцами по границам эмирских владений.
— Разве у него армия! — восклицает Петя. — Видал я его офицера! На одном плече генеральский эполет, на другом — погон прапорщика, ну и ну! У старьевщика купил! В его коннице «Кавказ» команды отдаются по-русски. «Чашки навыдергайт!» — что означает: «Шашки вон!» Дергают, дергают шашки, не «выдергаются»! Тогда урядник — у него ведь там и урядники, как у русских казаков! — рапортует: «Никак нивозможно!» — «Как «нивозможно»?» — «Нимножко заржавел!»
Петя рассказал один из живописных анекдотов про опереточные порядки в армии бухарского эмира.
Ненавидя русского самодержца, но и завидуя ему, и подражая, эмир создал у себя конницу наподобие русских казаков; конница называлась «Кавказ» и делилась по цвету обмундирования на кубанский, терский и тюркский отряды. Все было как у царских казаков, даже лампасы на цветных штанах и нагайки, которыми лупили наотмашь по башкам. Это была конная гвардия эмира, размещенная на всякий случай близ дворца и неизменно сопровождавшая его при выездах.