Выравниваю самолёт у самой земли и нежно притираю его к грунту. Колёса шуршат по укатанной глине, скорость падает, и аппарат всем своим весом опускается вниз, опирается на шасси. Каждая трещина на дороге, любая малейшая неровность тут же передаётся через стойку в кабину, отдаётся вибрацией в позвоночнике, заставляет крепко сжимать челюсти, чтобы не прикусить язык. Катимся, то и дело весело подпрыгиваем на очередном ухабе, на узловатых еловых корнях, и скоро останавливаемся.
Скидываю ремни, подмигиваю Паньшину, подбадриваю его таким образом, распахиваю настежь дверь и очень осторожно вылезаю из кабины. Можно было бы похорохориться, подтянуться на руках и спрыгнуть на землю с шиком, да засиделся я, мышцы немного затекли, не хочу рисковать. Вокруг глушь, самолёт неисправен, до людей как до чего-то там на карачках, ещё на мне Паньшин балластом висит, так что лучше мне поосторожнее быть, поберечь свой организм.
Первым делом разделся до исподнего, вторым капоты откинул, к мотору полез. А там сразу понятно стало, откуда бензин вытекал. Да, он уже испарился, но высохшие потёки и серые пятна грязи никуда не делись.
— Александр Карлович, подойдите сюда! — подозвал адвоката.
— Сей же час, Николай Дмитриевич, только переоденусь.
Паньшин на той стороне самолёта находится, мне только его голову видно. Да и та то появится, то снова вниз нырнёт. После его слов хоть понятно стало, чем занимается. А то думал, что разминается, приседает, в себя приходит.
— Да, Николай Дмитриевич? Зачем звали? — обошёл со стороны носа самолёт Паньшин. — Что там?
— Вот, полюбуйтесь, — кручу в руках открутившийся штуцер топливного шланга. Точнее, это я его окончательно открутил, чтобы продемонстрировать юристу. Без моей помощи ему каких-то пару оборотов гайки не хватало, чтобы отвалиться от подкачивающего насоса.
— А что это? — суёт нос под капот Паньшин. Смешно принюхивается, рассматривает шланг со штуцером и осторожно дотрагивается до него указательным пальцем. — Это из-за него так бензином в кабине пахло?
— Из-за него, — наблюдаю, как адвокат с брезгливым выражением лица вытирает платком испачканный палец. — Посмотрите сюда. Царапины видите?
— Вы полагаете, кто-то во время стоянки в Пскове смог подобраться к самолёту и открутить эту гайку? — Паньшин становится серьёзным и начинает делать правильные выводы. — Помилуйте, Николай Дмитриевич, это же невозможно! Ладно, когда снаружи стойку подпилили, но залезть у всех на виду под капот? Это немыслимо! Кому это могло понадобиться?
— Почему немыслимо? — начинаю прикручивать штуцер. Пока вручную, потом ключи достану и затяну окончательно. Эх, нужно будет ушки с отверстиями придумать, чтобы такие гайки контрить можно было.
— Во-первых, там дежурили господа полицейские, — начинает перечислять свои доводы Паньшин. — Значит, никто незамеченным подобраться к самолёту не смог бы. Иначе нам об этом факте сразу доложили бы. Во вторых, чтобы открутить такую гайку, нужен соответствующий инструмент. Согласны? И, в третьих, кому это вообще нужно?
— Александр Карлович, Александр Карлович, — вздыхаю и вылезаю из-под капота. Теперь дело за инструментом. — Господа полицейские были выпивши, неужели вы этого не помните? Наверняка они благополучно проспали, когда недоброжелатель нам стойку пилил.
— Признаться, я как-то об этом не подумал, — сконфуженно проговорил поверенный. — Тогда, да, могли… Проспать…
— Зато я подумал. Значит, получается, ночью полицейские были пьяны и к самолёту мог подойти кто угодно. Ключи достать в городе вообще не проблема, были бы деньги и желание. В любой мастерской или магазине вам их на выбор столько предложат, что… — махнул рукой, не желая объяснять элементарные вещи. — Кому нужно? Сам точно не знаю, могу только предполагать. Кому-то очень не хочется, чтобы я этот самолёт в столице показал. Почему? Могу предположить, чтобы не привлекать к нему внимание, чтобы не перетянуть на себя заказы, чтобы не обогнать конкурентов. Да много ещё чего, на самом-то деле.
— Думаете? — внимательно выслушал мои доводы Паньшин. — Насколько я знаю, а я немного изучил этот рынок, у нас вам конкурентов нет.