- На усмотрение командира! Как решит, пусть так и поступает!
Получив такой ответ, Алексеев, несмотря на трудность положения, озорно ухмыльнулся. До этого он сам был в затруднении: что лучше - сажать машину на брюхо или выброситься на парашютах? Сейчас же он знал как поступить: он подыщет площадку и сядет. На колеса. Да, да - на колеса! Машина будет цела, а перед командиром полка он оправдается тем, что получил на это разрешение начальства!
И уже Алексеев в действии: за плечами опыт вынужденных посадок ночью и уверенность. Обостренным зрением ночного летчика окинул местность. Не очень-то она ему понравилась: лес и, кажется, овраги. Видно плохо, в темноте не разобрать, но он верил своей интуиции, разбираться же сейчас что к чему не было времени и высоты. Едва он отвлекся, как чуткий вариометр сразу же стал показывать снижение. Надо было поторапливаться.
Прошли еще немного вперед. Местность изменилась. Под ним уже просматривалось что-то однотонное и ровное. Показалось село, извилина речки. "Все - будем садиться!" Подвернул к селу, осмотрелся и сбросил осветительную ракету. Красноватая вспышка, и где-то сзади в воздухе повис на парашютике магниевый горящий факел. Бледный мерцающий свет выхватил из темноты пятно с невнятными краями, белые стены хатенок и бурачное поле. Отлично! Здесь он будет садиться.
Сбросил вторую ракету и, торопясь, круто повел машину к земле. Ракета горит три минуты, за это время надо успеть прицелиться и сесть.
Прямо на него неслись белые стены хатенок. Промелькнули. Началось поле, дальний край которого тонул в темноте. Алексеев включил фару и выпустил шасси. В этот миг погасла ракета, но луч фары уже освещал ровные свекольные ряды.
Посадка была великолепной! Колеса неслышно коснулись земли, машина, сочно хрустя приминаемой ботвой, помчалась в темноту.
Все шло хорошо. Такой посадкой можно погордиться! Опадала напряженность. Прижав штурвал к груди и надавив на тормоза, Алексеев выжидал, когда угаснет скорость. И тут внезапно, словно в жутком сне, прямо впереди, в свете фары" выросла церквушка!..
Удар неминуем! Лобовой! На скорости!
Казалось - конец. Все. Отвоевались! Но Алексеев был не таким, чтобы сдаваться. Мгновенная реакция: тормоз правому колесу, сильный рывок левым мотором, штурвал от себя! Рявкнул двигатель во все свои тысячу сил: "Гаф!!" и умолк. Машина, подняв хвост, резко развернулась на правом колесе и, сделав два оборота, остановилась, чавкая мотором на малом газу. В ту же секунду с треском открылся астролюк в штурманской кабине, и оттуда, славно чертик на пружине, - Клименко:
- Ты что, так-перетак, на колеса сел?!
- Да, - подтвердил Алексеев.
- Убирай скорей шасси к чертовой матери!
- Зачем? - опешил Алексеев. - Мы уже сидим! Клименко обеими руками потрогал голову, будто удостоверяясь в ее целости.
- А-а-а, - растерянно сказал он. - Тогда ладно. В задней кабине рассмеялись.
Анатолий облегченно вздохнул, выключил фару и зажигание. Открыл фонарь и только принялся расстегивать карабины парашюта, как вдруг: вжи-вжи-вжи! Тррра-та-та-та! Рррах! Рррах! - Засвистели пули, затрещали очереди из автоматов.
Алексеев, как был с парашютом, свалился с крыла, выхватил пистолет:
- В чем дело! Кто стреляет? А в ответ из темноты:
- Фриц, сдавайся!
И - р-р-рах р-р-рах! - очереди, но уже вверх.
У Алексеева камень с души. Хоть и был он уверен, что линия фронта пройдена и что сели они у своих, а все же - война, и всякое может случиться.
- Сам ты фриц! - закричал в ответ Алексеев. - Перестаньте стрелять! Мы свои. Идите сюда, здесь разберемся!
- - Ишь ты какой! Иди ты сюда! - прозвучало в ответ.
- Ну, пожалуйста!
Отщепив парашют, Алексеев с пистолетом в руке пошел на голос.
Тут же выскочили трое с автоматами наперевес:
- Бросай пистолет!
- Еще что! Зачем? Потом искать? - искренне удивился Алексеев и сунул пистолет в кобуру. - Ну, вот я. Зачем лупите по своим?
Трое подошли, недоверчиво пощупали погоны.
- И правда наш! Чего вы тут? - оказал один из них, коренастый и плотный, как гриб-боровик.
- Да вот, подбили над Севастополем.
- А-а-а...
Шурша ботвой, из темноты вышли еще человек двенадцать. Окружили, стали предлагать махорки и газету для закрутки.
- Ты уж извини, что за фрица приняли, - сказал коренастый. - Навесили фонариков. Ну, думаем, сейчас бомбить будет. А вы сели. На-ка огоньку. Чиркнул спичкой, дал прикурить Алексееву. В темноте засветились цигарки.
- А вам повезло, - затянувшись, сказал коренастый. - Еще шагов пятьдесят и загремели бы в речку! Тут обрыв, метров тридцать.
У Алексеева меж лопаток потянуло холодком:
- А церквушка?
- Церквушка на другой стороне. Речка узкая... Однако пойдём, спать определим. Устали небось.
Утром, проснувшись, Анатолий увидел: выпачкал комиссар в извести свою жгуче-черную шевелюру. Видать, во сне терся головой о стену.
- Товарищ гвардии майор, вы волосы испачкали.
- Чем? - всполошился Клименко. - А ну-ка дай зеркало.
Алексеев подал. Клименко всмотрелся и ахнул: вся голова была седая!..
Арифметика
Итак, я принял эскадрилью. С чего же начать? Собственно, я уже начал: адъютант Ермашкевич принес мне боевое расписание, и я его подписал, хотя подпись моя, конечно, была формальной. Все шло, тоже без меня, по заведенному в полку порядку. Кто-то в штабе, минуя командиров эскадрилий, заполнял графы боевого расписания: столько-то бензина, столько-то бомб. А у меня были Свои соображения: во-первых, мне не нравилась загрузка - мало бомб и много бензина; ведь мог бы. наверное, я сам варьировать загрузку, сообразно дальности полета и способности летчика? И во-вторых, Карпин болезненной занозой застрял в моем сознании. И тут тоже - хотел того командир или не хотел, - обезличивая самолет, он этим самым обезличивал инженера эскадрильи и меня.
Полк готовился к боевому вылету, а я напросился на тренировку и проверку техники пилотирования, как это положено. Гусаков посмотрел на меня удивленно (мог бы и не торопиться!) и тут же дал распоряжение приготовить самолет. Он сам будет меня проверять! Что ж, это лестно.
И все-таки тяжелая была машина "ИЛ-4". Как утюг. Остро чувствовалась разница против "СИ-47" и "ЛИ-2". Но сделав полет в зону и прокрутив самолет как следует на глубоких виражах и разворотах, я быстро сжился с ним, восстановив его особенности в памяти мышц. Ничего машина - летать можно.
Потренировался днем, потренировался ночью и утром следующего дня занес свою фамилию в список боевого расписания, которое было заполнено по привычным нормам: почти у всех в графе "бомбовая загрузка" стояло по 10 соток, а у молодых - по 8. Себе я вписал 1500. Для начала. Я не сомневался: реакция будет самой положительной - ребята пойдут ко мне с просьбой увеличить загрузку.
В столовой ко мне с листком в руке подбежал Ермашкевич. Вид у него был несколько смущенный.
- Товарищ гвардии майор! Вы не ошиблись в бомбовой загрузке? У вас тут тысяча пятьсот! Я взял у него листок:
- Нет, дорогой, не ошибся. Все правильно: бомб 1500 и горючего столько же. В литрах, конечно. Проверьте, чтобы лишнее слили.
Сидевший со мной за столом командир второй эскадрильи, пожилой бывалый летчик (из военных), майор Буткевич, пододвигая к себе тарелку с борщом, спросил:
- Гм! Опыты делаете?
- Ну почему же опыты. Вполне нормальная загрузка.
Буткевич хлебнул борща и обжегся.
- Фу, ч-черт побери, горячий какой! - полез в карман за платком, вытер губы, опросил, как бы между прочим: - А взлет - с форсажиком?
- Ну что вы, что вы! - искренне всполошился я. - О форсаже не имею понятия. Между нами говоря - боюсь им пользоваться. Зачем моторы насиловать?