- Товарищ командир! Моторы опробованы, самолет к полету готов! Горючего в баках две тысячи литров, бомбовая загрузка тысяча пятьсот!
- Хорошо, - оказал Корольков " покосился на две черные туши, висевшие под брюхом самолета.
"Тысяча пятьсот! Вообще-то многовато для первого раза..."
Парашют лежал на сиденье. Путаясь в лямках, младший лейтенант надел его, застегнул карабины. Было жарко. По спине, между лопаток струйками стекал пот. И, наверное, от этого, на душе у Королькова было как-то неспокойно. Или, может, все-таки от угрызения совести?
Все четыре года, пока он учился на летчика, его приучали к суровому закону дисциплины. Он знал - нарушение ее ведет к расплате. В лучшем случае накажет командир, в худшем - жизнь. Накажет сурово, жестоко, неумолимо.
Усаживаясь в кресло. Корольков вдохнул привычный запах самолета, окинул взглядом многочисленные светящиеся приборы и вдруг почувствовал, что он уже не в силах изменить решение. Конечно, он полетит! Все будет хорошо, и... победителей не судят!
Включил шлемофон, приготовил моторы к запуску. Стал спокоен. Совершенно спокоен. Или, может быть, ему только так казалось?
- От винто-ов!
С земли ответили привычно:
- Есть от винтов!
Торопливо опробовал моторы. Все в порядке, хорошо! Перегнулся через борт, скомандовал:
- Убрать колодки!
Включил бортовые огни, порулил. Самолет, подпрыгивая на неровностях, вычерчивал крылом замысловатые зигзаги. Слышно было, как покачиваются бомбы наруж-иой подвески. Две по двести пятьдесят! Почему-то подумал: "Если садиться на брюхо..." Но мысли тотчас же переключились на другое: с противоположной стороны аэродрома уже выруливал соседний полк. Скорей! Скорей! Не то попадешь в толчею, придется ждать очереди.
Но он не успел. Подрулил пятым.
Линия стартовых огней уходила к лесу, и туда, в темноту, разбегаясь, взлетали самолеты. Корольков, приподнимаясь на сиденье, провожал их взглядом.
Стоявший впереди самолет отрулил немного, и не освобожденное место тотчас же нахально втиснулся другой. Корольков стал шестым. И пока он ругался, самолет, словно устыдившись, передвинулся вперед, а на его место тут же подрулил другой. Корольков стал седьмым.
И если бы он знал, что эти потерянные минуты... Но он ничего не знал. У него не было опыта. Он даже не догадался, чтобы не стыли моторы и не забрызгивались маслом свечи, придавить ногами тормоза, увеличить обороты двигателей. Учил ведь командир, а он совсем забыл. Он сидел и злился. И когда, наконец, настала его очередь взлетать, Корольков совершил еще одну ошибку, не прогрел двигатели.
Красный огонек руководителя полетами погас. Корольков, затаив дыхание, вдавил пальцы в рукоятки управления моторами. Вот сейчас решится его судьба? Он слетает на боевое задание и раз навсегда докажет, что он летчик и что недаром ему на всех тренировках доставались похвалы и самые высокие оценки. Он докажет! Докажет тем, кто не выпускал его на боевые полеты.
Зеленая звездочка, вспыхнув, качнулась по направлению стартовой линии взлет разрешен!
Заревели двигатели. Самолет тронулся с места, и сразу же куда-то в сторону поползла стартовая линия огней. Корольков выправил машину, удовлетворенно отметив про себя: как хорошо он это сделал!
Самолет, тяжело подпрыгивая на неровностях, нехотя побежал по летному полю. "Почему нехотя?"
мелькнула мысль. "Ничего, все в порядке! Это оттого, что велика загрузка". И тут же где-то в глубине сознания возникло опасение: "Уж что-то очень вяло набирается скорость!" И снова успокоительное: "Нет, нет, все в порядке! Это потому, что я еще ни разу не взлетал с такой нагрузкой..."
Ревели моторы, стучали шасси. Самолет бежал долго, очень долго. Иногда он отрывался от земли, но тут же, падая, тяжело ударялся колесами. И тут вдруг понял Корольков, что моторы недодают мощности, даже понял, почему...
Первое решение - прекратить взлет - было отброшено тут же. Поздно! Впереди торфяное болото и... лес. Надо попытаться оторвать машину. В воздухе она быстрее наберет скорость, нагреются моторы, и он перетянет лес...
Наскочив на какой-то бугор, машина резко подпрыгнула вверх. Корольков поддержал ее, не дал опуститься. Молотя винтами по воздуху, самолет повис над землей и с задранным носом, качаясь, поплыл в темноту.
И тут пришел страх. Он сдавил сердце, помутил разум. Летчику мерещились сосны, густые, высокие. Они где-то здесь, рядом. Стоят стеной, ждут...
Надо было бы прижать машину, но... не хватило мужества. Вместо того чтобы чуточку "отдать", отпустить штурвал, Корольков наоборот, стал тянуть его на себя. Самолет, задрав нос и подставив встречному потоку воздуха всю площадь Крыльев, потерял скорость, повалился вниз...
Штурман видел только, как очень близко промчались макушки сосен. Затем тяжелый удар, треск, жуткий вой моторов. Еще удар! И... все стихло.
Корольков несколько секунд сидел в глубоком замешательстве. Что случилось? Может, это сон?
Где-то что-то булькало и шипело. Кто-то спросил:
- Командир, ты жив?
Это штурман. Он уже выбрался из своей кабины через астролюк и сейчас заглядывал к нему. Корольков пришел в себя.
- Жив, - сказал он и тут же подумал: "Уж лучше бы не быть живым!"
Все в нем опустилось, оборвалось, словно он постарел на целую сотню лет. Тяжело, как чужую, поднял руку, отодвинул фонарь. Машина лежала на полянке,
так непривычно и нелепо уткнувшись- носом в податливый болотный грунт, что Корольков, закрыв глаза, отчаянно замотал головой: нет! Нет! Нет! Это все ему кажется, этого не было!
Ему мучительно хотелось проснуться сейчас и быть счастливым...
Острый запах бензина вонзился в мозг. В любую секунду могли от замыкания загореться электропровода, и тогда пожар, взрыв!
- Петросян! Кирилюк! - закричал Корольков, вылезая на крыло. - Вы живы?!
- Живы! - ответил Петросян. - Сейчас выберемся.
В ту же секунду странные блики заиграли вокруг. Засветился красным заревом мотор с погнутым винтом, засветилось крыло. Вспыхнула черная лужица под самолетом. Заметались оранжевые языки, забегали по кочковатой полянке длинные тени.
Штурман спрыгнул на землю:
- Пожа-а-ар!.. Горим!.. Бомбы взорвутся! Бежим скорей!
Корольков скользнул вниз. Не помня себя, рванул воротник гимнастерки с целлулоидным подворотничком. Он задыхался. Словно кто-то сжимал его горло железными пальцами. Пламя охватило центральную часть самолета.
- Петросян!.. Кирилюк!..
- Сейчас, идем!..
Вдоль опушки от кочки к кочке моталась фигура штурмана. Левой рукой он поддерживал парашют, в правой сжимал планшет. "Зачем он? Бросил бы..."
Над головой с жутким воем пронесся бомбардировщик. Один, вслед за ним другой.
Корольков бросился за штурманом. Пробежал шагов пять - увяз. Вылез, свернул в сторону. Сзади шумело пламя. Вот-вот взорвутся бомбы!
Лес будто ожил. В багровом отблеске, кривляясь, плясали сосны.
- Две тысячи литров бензина и тысяча пятьсот килограммов бомб...
Корольков уже в который раз повторял эти слова. В груди невыносимо жгло. Сорвал шлемофон с головы, бросил. Сзади по ногам колотился парашют. Подхватил его рукой, прижал.
- Две тысячи бензина и тысяча пятьсот...
Он уже догнал штурмана.
- Две тысячи бензина...
И в это время раздирающий душу крик:
- Помоги-ите!
Они остановились. Оба. Словно очнулись. В расширенных зрачках плясало пламя.
Бессвязно бормоча, Корольков торопливым движением расстегнул карабин парашюта. Наклонился, расстегнул другой, третий. Парашют упал в сухую прошлогоднюю траву. Рядом лег парашют штурмана.
- Помоги-и-и-те-е-е!
И Корольков вспомнил: башня стрелка-радиста законтрена снаружи, и они не могут выбраться!..
- О-о-о! Что я наделал!..
Гудело пламя, трещали патроны в кабине штурмана. Черным столбом поднимался к небу дым. Сферическая башня радиста светилась оранжевым светом, и там, в ней, метались две фигуры...
Летчик и штурман подбежали к самолету одновременно. Корольков схватился руками за башню. Пальцы, не чувствуя боли, легко прошли сквозь расплавленный плексиглас...
Ни штурман, ни Корольков не услышали взрыва. Лишь на долю секунды что-то сверкнуло, и... время для них остановилось. Не было боли, не было страха, не было ничего...