- По крайней мере, теперь он распакован.
- Что ты имеешь в виду?
- Это, хм, шутка. Он выглядел, как мумия, когда мы вытаскивали его с поезда. Когда я смотрю на него теперь, мне кажется, что передо мной… мумия.
- Да, да, - ответил он. - Вы с Кеном стоили той жертвы, которую принесли другие.
- Они были очень храбрыми.
- Вполне понятное качество, - сказал он себе.
Люди, разговаривающие сами с собой, любят подслушивать.
- Что вы имеете в виду? - спросила я.
Он посмотрел на меня из-за планшета и уставился сквозь свои тяжелые, с черным ободом, очки.
- Извини. Я провел слишком много времени в лаборатории. Я всего лишь хотел сказать, что если человеческая раса хочет выжить, мы должны собрать вместе всех наших гениев.
Меня называли гением с самого детства. Иногда я уставала от этого.
- А кто, по-вашему, гении? - спросила я.
У него был заготовлен быстрый ответ.
- Все те, кто думает лучше, чем их сосед.
- Тогда гениев, должно быть, очень много.
Он улыбнулся.
- Будешь наглеть - я не покажу тебе свою коллекцию.
Мне всегда тяжело было заткнуть себя.
- А с чего вы взяли, что я наглею?
Он по-отечески положил руку на мое плечо. Я не возражала. Он ведь не мог знать, что отец мне не нужен.
- Джилл, военные ведут записи. Иногда мне кажется, это единственное, что они делают по-настоящему хорошо. Если бы у твоих друзей-вояк был необычайно высокий IQ или другие атрибуты ума, мы бы знали.
- Я думала, большинство записей были утеряны во время вторжения.
Он засмеялся. Но смех его не звучал так, будто шутка ему действительно понравилась.
- Тебе следует стать адвокатом.
- Нет уж, спасибо.
- До Судного Дня в этой базе данных содержалось исчерпывающая информация о военном персонале всех служб.
- Судного Дня?
- Так мы называем первый день вторжения. Кстати, я заметил, что ты хочешь сменить тему. Ты гений, Джилл. Возможно, тебе будет интересно узнать, что твоя фамилия, Ловлейс, совпадает с фамилией Августы Ады Кинг Ловлейс, англичанки-математика, которая считается первым программистом в мире.
Было просто поразительно, сколько мелочей Эйкерман держал у себя в голове. Продолжая разговаривать, я входила вслед за ним в самую большую лабораторию, какую когда-либо видела: раньше это был подземный склад, который доктор Эйкерман, с позволения военных, превратил в собственный мир. Здесь все говорило о том, что лабораторией управлял именно он.
Мне хотелось уйти от разговора о моих друзьях. То, как он говорил о них, заставляло чувствовать меня некомфортно. В последнее время мне казалось, будто они меня игнорировали.
Но я не хотела быть предателем, несмотря на то, что была на них рассержена. Я не крыса. К тому же, возможно, они намеренно дали мне время побыть одной. Арлин сказала мне, что я могу быть очень неприятной, когда капризничаю.
А впрочем, почему бы и нет? У Альберта и Арлин были общие дела. Когда они у них появлялись, им не хотелось видеть никого вокруг, даже Флая. Но затем Арлин стала больше времени уделять Флаю. У них были настоящие отношения брата и сестры. Когда я впервые их встретила, я подумала, что между ними может что-то быть. Но я быстро поняла, что это не так.
Конечно, я восприняла это как открытую дверь к Флаю, если, конечно, он увидит во мне нечто большее, чем бессловесного ребенка или компьютерного гика. Но это случилось как нигде быстро. Ни один человек не заставлял меня почувствовать себя ребенком быстрее, чем Флай Таггарт.
- Меня не волнует, что цивилизация почти разрушилась, - сказал он мне, когда я разрешила ему смотреть, как я одеваюсь, или раздеваюсь - я уже забыла. - У меня свои правила, - сказал он. - Мой персональный кодекс поведения. Хотя, ребенок твоего возраста не должен думать о таких вещах. Лучше выбрось это из головы!
Он говорил еще, но я уже не слушала. К счастью для него, его персональный кодекс был точно таким же, как у остальных взрослых. Он называл это принципом "твоего действия", или сокращенно "правилом ТД".
Флай был точно таким же взрослым, как и все те, которых я знала, разве что он лучше стрелял. Абсолютно зрелый человек говорит мне, о чем я не должна думать. Как типично! Доктор Эйкерман, по крайней мере, так со мной не вел. Но я уверена, что не хотела заводить с ним разговоры о моих друзьях. Я не хотела говорить ему, что Флай скорее будет палить из плазмагана, чем полюбит кого-то. Мое личное мнение - не дело Эйкермана. Я не хотела говорить доктору, что мне больше хочется стать ученым, нежели морпехом. Это, впрочем, ни для кого не секрет. Я никогда, никогда, никогда не буду морпехом. Я ненавижу стрижки.