— Тогда ты будешь моим Каем, — задорно улыбнулась девушка, чмокнув его в щеку. — И твое сердце будет принадлежать только мне.
— А твое? — парень повернулся к ней лицом, крепко прижимая к себе.
— Только тебе, — тихо ответила Снежана, растворяясь в небесной лазури его глаз.
— Мне, — с улыбкой кивнул он, подтверждая свое право поцелуем.
Ледяной ветер стал еще беспощаднее, а снег превратился в жалящий лед. Но двум влюбленным было плевать на непогоду. Они улыбались, целовались, шутили, разговаривали, а потом снова целовались.
Поцелуи, как и любовь, кружили голову, а еще была свобода…
Здесь, на высоте девяти этажей, Снежана чувствовала себя действительно свободной: от равнодушия отца, что относился к ней как к одной из коллекционных бутылок, которые он привозил из разных уголков мира; от вечных нотаций матери, что срывала злость за измены мужа на ней; от дурацких объективов, что вряд ли осветят твои успехи на соревнованиях по гимнастике, но с радостью расскажут о твоих поражениях.
Да, свобода — это то, что нужно!
— Мазила! — весело закричала девушка, когда очередной снежок пролетел мимо.
— От такой же слышу! — в тон ей ответил парень, комкая в руках снег.
— Ты что! — воскликнула она, когда парень неожиданно взобрался на край крыши.
— Я Бэтмен! — все так же веселясь, ответил тот. — А Бэтмен не мажет!
— Ты дурак! — с улыбкой ответила Снежана, хотя на самом деле ей казалось, что он ангел. Вот сейчас у него раскроются за спиной крылья, и он, взмахнув ими, полетит, подчиняя себе небо.
Только вот ангел отчего-то полетел не вверх, а вниз…
Снежана даже не сразу поняла, что произошло, он просто стоял, а потом вдруг исчез. Остался лишь свист ветра, что отчего-то закричал Женькиным голосом и скользкий лед, что проглядывал в том месте, где только что были его ботинки…
— Женя… — прошептала она, перегнувшись через край крыши. — Женечка… — слезы жгли своим горем, мешая нормально видеть, но алое пятно на белом фоне и так сказало слишком много…
Мир вокруг тоже стал алым. Запылал языками пламени, превращаясь в настоящий ад. Сжег кислород, отчего дышать стало мучительно больно.
«Жив», — промелькнула в голове слабая надежда, когда Снежане почудилось, что рука парня шевельнулась. —«Жив!» — засветилось солнцем, и девушка, не чуя ног, помчалась к выходу, чтобы спустя несколько минут вновь оказаться в аду…
— Женя… — она сидела прямо на алом снегу и смотрела в голубые глаза, пытаясь отыскать в них искру жизни. — Женя, пожалуйста… — шептала сквозь слезы.
Вокруг стояли люди, переговариваясь между собой. Где-то вдали вопила сирена скорой, что уже ничем не могла помочь. А девочка с тусклыми глазами утирала белыми варежками кровь с лица того, кого любила больше всего на свете. Того, кому навсегда отдала свое сердце…
В тот день небо Снежаны разбилось и осыпалось на землю осколками, погружая её мир в кромешную тьму. Там вместо счастливых воспоминаний жили настоящие монстры, что пожирали её каждый день изнутри, и безжалостные кошмары, в которых она вновь и вновь теряла его. Своего Кая.
— А ты действительно на него похож, — васильковые глаза снова оценивающе посмотрели на музыканта, вот только на этот раз взгляд их был гораздо глубже и опаснее.
Наверное, если бы не Снежана, что прямо-таки повисла на Сашке, он бы отметил эту угрозу и испугался. Но музыканта больше пугала девушка, что, казалось, сошла с ума, насколько душераздирающими были её завывания и слезы, сопровождающие их.
«Ты же сам сказал быть сволочью», — вспомнил он слова Ника, когда тот привел к нему заплаканную Снежану, и невольно скрипнул зубами.
Драммер вновь его подставил, только в этот раз подстава вышла куда изощреннее предыдущей, Лекс даже не догадывался насколько…
— Влад, угомони её, — устало произнес Еремеев, потирая переносицу.
От стены отлепилась черная тень, что в секунду оказалась рядом с Марковым, в попытке оторвать от него плачущую Снежану.
— Нет, Женя! — тут же запротестовала та, впиваясь ногтями в руку парня.
Марков поморщился, но не от боли, а от этого терзающего «Женя», чьим именем она называла его. Парень уже знал все о том, кто носил это имя. А также о трех попытках самоубийства, годе безрезультатного лечения заграницей и болезни, из заковыристого названия которой он запомнил одно понятное ему слово «расстройство». Все это, неясно зачем, ему рассказал Еремеев. Сухо, фактами и с холодными глазами, что то и дело осуждающе смотрели на плачущую дочь.
— Влад! — более требовательно произнес продюсер.