— Что ты, мама? — Валя отвернулась к стене. — Одной, значит, как ты, всю жизнь прожить?
— Да не погубишь ты свою жизнь, Валечка. Верь мне, родная. Не кончится жизнь у тебя. Все возьму на себя. Пусть он и бросил тебя — проживем, и еще как!
— Не бросил он меня, никто не бросил! — с отчаянием закричала Валя. — С чего ты…
Силы ее внезапно оставили. Она опустилась на диван. Худенькие плечи затряслись. Прерывая слезы, продолжала:
— Сама я, сама… Никому нет никакого дела, и ты меня не мучь. Не могу по-другому.
Мать села рядом. Сперва молчала, потом, как в детстве, стала осторожно гладить ее по волосам.
— Да ничего, дочка… Не изводись понапрасну. Как решишь, так и будет… Верно, взрослая ты, большая. Есть еще время, и обдумаем вместе. Не сужу я тебя, Валентина, что делать. Сама проглядела. Только как бы лучше. Одна ты у меня, никого больше.
И от этого материнского участия, от ее ласковых слов потеплело на душе у Вали. И снова, как бывало давно, почувствовала она себя маленькой девочкой. Не отрывая рук от лица, опустила голову, уткнулась в колени матери, сквозь высыхающие слезы повторяла:
— Мама, мама!.. Мама…
Но как ни умоляла мать, Валя не изменила своего решения.
Третий месяц уже шел. Давно отцвели тополя. Начали желтеть листья березки в скверике на углу. Лето стояло сухое, изнурительно знойное. Дожди выпадали редко. Вернулась Валя из отпуска. Никуда она не ездила. С утра отправлялась на Острова, забиралась поглубже и сидела на скамейке с книгой в тени старых деревьев.
Подходили к концу сроки, обозначенные в направлении. Слышала Валя от других — торопиться не следует, легче будет. Так поясняли женщины.
А времени все оставалось меньше и меньше, С каждым днем приближался неотвратимый час.
И тут случилось непредвиденное. Она простудилась. Простудилась среди лета и заболела. Свалил ее грипп. Какой-то особенный грипп, с трудным названием. Слегла в постель с высокой температурой. Мать в ту неделю не ходила на работу. Сама осунулась, сделалась не похожей на себя. Врачи боялись, как бы не было осложнения на сердце, не позволяли Вале вставать и ходить.
Одна она знала причину своего тяжелого состояния. Кончился срок ее направления.
Опоздала она все же на пять дней. Ей еще не разрешали выходить на улицу, но как-только осталась одна, собрала что было необходимо, забрала документы и пошла в больницу. Дома оставила записку В конце приписала: "…Прости, мамочка. Иначе поступить не могла". Знала, что огорчит мать, но ей был нужен только Вадим. Раз дала ему слово — надо держать.
Сейчас она с закрытыми глазами вспоминала, как спешила в больницу с чемоданчиком по скользким от опавшей мокрой листвы тротуарам. Тревожно билось сердце, надеялась, покажу больничный листок, уговорю. Ну что такое пять дней!
Толстуха наконец-то оторвалась от окна. Довольная, вся так и сияет. Наступило время обеда. Молоденькая сестра принесла еду и Вале. Без лишнего сказала:
— Сядь, поешь хоть немного. Сил-то сколько потеряла.
Валя послушно взяла тарелку с супом. Есть сперва не хотелось. По аппетит откуда-то взялся. Тарелку с жиденьким супом прикончила, быстро принялась за котлету с макаронами. Котлета была невкусная. Совсем не такая, какие дома готовила мать. Поев, Валя поправила подушку и опять легла. Прикрыла глаза, думала об одном: только бы скорее вырваться отсюда.
Страшила мысль о первой встрече с матерью, когда она придет домой одна. Потом решила: ничего, мать смирится. Вспомнила, как мать старательно шила для маленького "приданое". Подрубала розовую фланель на пеленки, кроила распашонки и подгузнички… Не хотелось Вале на то смотреть, а сказать матери ничего не могла.
Долго она не могла решиться объявить Вадиму, что ей придется рожать, что делать аборт поздно, врачи не разрешают.
Но вот уже не могла дольше молчать, раз он сам не догадывался.
В тот вечер он пришел в девятом часу. Где-то задержался.
— Хорошо, что все-таки пришел, — сказала Валя. — Думала, и не придешь сегодня.
— Обещал же, — пожал он плечами.
И вот случилось то, чего Валя давно ждала. Знала, что это непременно когда-нибудь будет. Ждала и страшилась этого часа.
Вадим набрал в грудь воздуху, выдохнул и сказал:
— Знаешь, Валь? Уезжаю я на стройку. Договорился уже обо всем и заявление подал. Отпускают. Скучно мне тут, а там машины мирового класса.
Сказал и спрятал взгляд, ожидая, что будет. Хорошо, что спрятал. Не видел, как задрожали ее губы. Вот, значит, что. Собиралась она ему сообщить новость, а вышло наоборот.
— Куда? — еле слышно спросила она.
— Набережные Челны. Слышала про такие?.. На стройку автомобильного гиганта… Ты только не думай, Валь. Огляжусь я там и тебя вытащу. Для тебя дела тоже хватит. Там кругом молодежь.
Вот, значит, он какой! Хороший, внимательный ее Вадимчик. Не собирается ее бросать, хотел к себе выписать. И вдруг Валю взорвали эти давно, видно, продуманные им слова. На какой-то миг она почувствовала себя здоровой и свободной. Она тряхнула головой, усмехнулась.
— Вывезешь, не оставишь одну? И на том спасибо. А спросил ты меня: хочу я бросать свою работу, фабрику, маму? Кто я тебе, чтобы за тобой ехать, ну, кто, скажи?
Подхватило ее и понесло. Вылилась наружу вся горечь. Вадим сидел ошеломленный. Ничего он не понимал. Раньше только одно и слышал от нее: люблю, люблю…
— Валь, да ты что?! Я ведь… Ну, если решим, понятно. Мы же с тобой говорили, помнишь?
Ничего она в ту минуту не помнила, но так же внезапно, как вспыхнула, и остыла. Опустилась на диван. Больше на Вадима не глядела. Он почувствовал, что с ней происходит неладное. Подошел, коснулся рукой ее волос и прижал Валину голову к себе. Никогда он так не делал… Валя схватила его за руку. Не было у нее больше злости. Вхмиг куда-то улетучилась. Он, только он один мог сейчас защитить ее от всех бед, успокоить и утешить.
— Вадик, Вадим, — подавив слезы, проговорила она. — Ничего ты не знаешь. Самая я разнесчастная на свете… Сдуру, со злобы это я на тебя… На себя кричать надо.
Не отпуская его руки, торопясь, будто боясь, что он уйдет не дослушав, рассказала, как ходила в поликлинику, уговаривала врачей, билась в бессилии.
Потом оставила его руку и спросила:
— Что же делать, Вадим? Что теперь делать?
Он как-то весь съежился, отчужденно проронил:
— А я откуда знаю, что теперь делать… Сама же ты говорила: успеется, не беспокойся.
— Да я же болела, а теперь прошли все сроки.
Он стоял, повернувшись к ней спиной. Засунул руки в карманы брюк и смотрел в окно. Помолчав, глухо сказал:
— Что я могу?..
В этих его словах послышалось ей то, что теперь твердила она про себя, о чем и раньше думала. Одной ей за все отвечать, одной.
Как-то неуверенно Вадим все-таки спросил:
— Может быть, мне не ехать?
И, повернувшись к ней, посмотрел так, словно говорил: "Хочешь, останусь, но чем я могу тебе помочь, ну чем?"
— Твое дело, — ответила Валя. — Собрался — поезжай.
Он сел рядом с ней на диван. Теперь молчали оба. Нет, не мог он ее ничем утешить. Знала это она не хуже его.
Спросила:
— Когда едешь?
Не поднимая головы, он пробормотал:
— Послезавтра. Билеты уже есть. Не один я, с парнями.
Валя встала. Ноги были словно ватными, она еле держалась.
— Счастливо, — проговорила она.
Не зная, как это принимать, Вадим сказал:
— Я тебе напишу. Сразу напишу.
— Иди, — сказала она. — Мама скоро вернется.
Вадим тоже поднялся с дивана. Она не смотрела в его сторону и опять услышала:
— Ва-аль, ты не думай…
Резко обернулась и почти крикнула:
— Что мне не думать, ну что, что?!
Он не знал, что отвечать, а она с внезапно явившимся спокойствием отрезала:
— Уходи, Вадим.
Ссутулясь, он пошел к двери.
Первым порывом Вали было бежать за ним, догнать на лестнице, схватить за руку: "Постой, не уходи!.. Как же я одна-то? Как мне жить теперь?" Но она не побежала, сдержалась и решила — будь что будет, а из сердца вычеркну.