На лестнице одобрительно засмеялись. Большие уши Передина вспыхнули.
— Блажен, кто верует, — промямлил он себе под нос.
— Пошли, — сказал Ребрикову курсант Томилевич.
Они отправились в клуб. Там стоял незапертый, изрядно разбитый рояль. Томилевич сел за него и сыграл полечку. Потом гулко хлопнул крышкой рояля и поднялся. Они стали рассматривать висевшие на стенах большие схемы военных операций Красной Армии во время гражданской войны. Тут были изображены охваты и прорывы, разгром войск Колчака, деникинцев, белополяков, рейды Конармии.
— Чертовски интересно, — сказал Ребриков, разглядывая красные стрелки стремительных наступлений.
— Были дела, — важно согласился Томилевич.
— Вот если бы нам про это читали, а то повороты на ходу, на месте…
— Отработка приветствия, — засмеялся Томилевич.
— Значит, без арифметики сразу в академики. Так, что ли?
Юноши обернулись. Перед ними стоял майор — командир батальона.
Вытянувшиеся курсанты молчали.
— Идёмте, — сказал комбат. — И советую думать, прежде чем говорить. Вы ведь будущие командиры.
6
Передни зря придумывал небылицы.
Училище действительно выехало в лагеря, в небольшой сосновый лес на берегу Невы, километрах в тридцати от города.
Между высокими голыми соснами ровными рядами выстроились палатки. Они были закамуфлированы тёмными зелёными разводами.
С восхода солнца и до заката шли занятия.
Похудевшие, загорелые курсанты целый день ползали по крутому берегу, таща на себе деревянные пулемёты и патронные ящики. Делали тридцатикилометровые переходы по жаре в полной выкладке, со скатками шинелей через плечо.
Обедали здесь же в лесу, за длинными столами, ели из котелков. За обедом съедали все до крошки, ходили брать добавку. Каши теперь казались Ребрикову лучшими из блюд.
Спали в палатках тесно, по восемь человек в ряд, на земляных нарах, прикрытых сеном. К утру дрогли, кутались в синие байковые одеяла, тесней прижимались друг к другу.
Засыпали мгновенно, как только щека прикасалась к твердой как камень подушке. Не слышали ни шума дождя, ни гула самолетов, ни храпа соседей.
Ребриков и Томилевич, лежавшие рядом, успевали перед сном поделиться пережитым.
Снимая огромные сапоги, Томилевич подолгу рассматривал потертости на ногах.
— Нет, — вздыхал он, — это не та изящная обувь, о которой я мечтал всю жизнь.
Но Ребриков подбадривал его, хлопал по плечу, говорил:
— Ничего, старик, привыкай. Тяжело только первые пять лет.
И Томилевич привыкал или делал вид, что привыкает. Во всяком случае, он скоро перестал жаловаться.
В одну из ночей их разбудили.
— Тревога… Тревога… — негромко повторял дневальный и тряс разоспавшихся товарищей.
Томилевичу, как всегда, не везло с портянкой, быстро разматывая ее и обматывая вновь, он спросил уже почти одетого Ребрикова:
— Как ты думаешь, учебная?..
— Не знаю, — ответил Ребриков. — После разберемся.
Ему было немного не по себе.
Выбежав из палаток, в темноте отыскали свои винтовки в пирамидах, построились возле линейки. Уже давно одетый, перетянутый ремнями, командир взвода молча поглядывал на часы.
— Товарищи, — быстро сказал он, — получены сведения, что немцы где-то вблизи сегодня ночью сбросили с самолетов отряд диверсантов. Нам предложено оказать помощь войскам НКВД. Сейчас мы оседлаем все дороги, идущие в город. Ни одного человека, как бы он ни был одет, ни одной машины не пропускать. Подозрительных задерживать и направлять ко мне. Ясно?
— Ясно, — нестройно ответили в шеренгах.
— Чуешь? — Передни толкнул локтем Ребрикова.
— Стоять будем по три. Два в секрете, один на дороге. Сейчас я вас разобью на тройки.
Ребриков попал в тройку вместе с Ковалевским и Потовым. Их направили на перекресток возле большого верстового камня. Стоять условились по часу. Один должен был гулять по дороге, двое других засели в секрете в придорожной канаве.
Когда пришли на место, Потов сказал:
— Сперва надо это дело перекурить.
Володька позавидовал его спокойствию.
Потов был из числа "стариков", присланных в училище по мобилизации. Таких во взводе кроме Ковалевского и Передина набралось еще пять человек, — остальные были юноши.
Про войну Потов любил рассказывать, что в ней, собственно, нет ничего страшного, кроме смерти. Ему не очень верили, считали — он рисуется, чтобы показать свое превосходство. Но теперь Ребриков и Ковалевский были рады, что попали в наряд с ним.
Курить Ребрикову не хотелось.
— Ну, — сказал Потов, захлопывая жестяную коробку, — раз так, начинай. Ребриков, дуй на дорогу, сейчас полпервого, через час сменим.
Ребриков поднял на плечо тяжелую винтовку и пошел на дорогу.
Августовская сухая ночь обступила его. Крутом было тихо, чуть шелестели деревья. По небу быстро бежали облака; они то закрывали полную веселую луну, то снова обнажали ее, и тогда Ребриков видел на гладком шоссе свою длинную тень с винтовкой. Время от времени в небе ревел невидимый немецкий самолет. Мгновенно с земли на помощь луне простирали свои лучи десятка два прожекторов. Они долго, как маятники, раскачивались по небу, щупая облака, пока один из прожекторов вдруг не ловил серебряное тело самолета, и тогда сразу все другие устремлялись за ним. По-своему это было даже очень красиво.
Потом опять все стихало, и снова Ребриков был один с собственной тенью на дороге.
Он знал, рано или поздно встреча с врагом неизбежна. Его беспокоило другое: а что, если в решительный момент он не выдержит, побежит, окажется трусом? Эта мысль преследовала его с момента поступления в училище, и больше всего Ребрикову хотелось проверить себя так, чтобы никто не заметил.
Прохаживаясь по дороге, он вдруг подумал о том, что он является отличной мишенью. Теперь он понял, почему двоим другим приказали сидеть в секрете, и ему стало не очень-то по себе.
"Право же глупо, — рассуждал он, пытаясь оправдать появившийся страх, — погибнуть здесь, в тылу, от пули какого-то немецкого идиота".
Но за час дневальства Ребрикова ничего не случилось.
Два раза проезжала машина с аэродрома поблизости. Документы были в порядке. Проходил дежурный. Ребриков окликнул его, как и полагалось по инструкции. Вскоре появившийся из кустов Потов сказал:
— Ребриков, давай дуй в секрет, время, — и встал на его место.
Ребриков пошел к Ковалевскому.
Тот удобно устроился в небольшой сухой ямке и о чем-то думал. Ребриков присел рядом. Впервые он почувствовал солдатскую радость быть смененным с поста. Володька лёг на твердую прохладную землю. Наверху по-прежнему плыли большие легкие облака.
Ковалевский предложил папиросу. Ребриков затянулся, стал мечтать. Разные мысли приходили ему в голову, и странно, несколько раз они возвращались к Нине. То он думал о том, как через год после войны он командиром приедет в город и случайно на улице встретит ее. На груди его — новенький орден, Долинина смотрит и восхищается… То он видел себя раненым в госпитале: группа старых школьных друзей пришла навестить его, и среди них Нина, она боится показаться ему и прячется за дверьми. То он представлял себя убитым, истекающим кровью на поле боя. Весть о его гибели приходит в Ленинград, и друзья передают ее Нине, а она плачет… Потом он еще подумал о товарищах, с которыми неизвестно придется ли ему встретиться когда-нибудь.
— Очередному приготовиться. — Это сказал Потов.
Ребриков даже не заметил, когда он пришел, и удивился, как быстро прошло два часа.
— Скоро тебе идти, давай закурим. — Потов протянул коробку, они закурили.
— Ну как? — спросил Потов.
— Это пустяки, — ответил Ребриков.
— Она и вся война такая, — махнул рукой Потов.
— Ну да? — Ребриков недоверчиво покачал головой.