– Как мама? – спросила, наконец, Алина.
– Не очень. Врачи говорят, что ничего не могут поделать. Это возраст, слабые сосуды и сердце. Мне иногда кажется, что смерть отца тогда ее подкосила. После того, что случилось, она же стала сама не своя. Ты помнишь?
Алина молча кивнула. Она прожевала последний кусочек котлеты и запила его кофе. Посмотрела на сестру, а после на окно и на тех птиц, что кружили около дерева, ветвями своими достававшего до самых стен дома.
Помнила ли она то время? Оно казалось ей туманным, как берега северных морей. Ничто так не извращает нашу память, как трагизм обстоятельств и чувство утраты. Привычные вещи через призму воспоминаний могут показаться совершенно другими. Алина не была уверена в том, что помнила то время, когда не стало ее отца.
– Я вызову такси, – вдруг сказала Вика, будто ее осенило. – Увидев тебя, она получит силы для борьбы. Вот в чем все дело!
Она вскочила из-за стола и направилась к тумбочке в прихожей, на которой лежал ее телефон. Быстрыми движениями пальцев набрала номер такси.
– Алло! Да, мне машину до городской больницы. Диктую адрес.
Алина молча смотрела на сестру. Она понимала, что все эти резкие движения есть не что иное, как проявление сильного стресса. Она даже представить себе не могла, сколько слез пролила на этот пол, застеленный линолеумом, Вика. Сколько криков, разрывающих чуткое сердце, унеслось в пустоту.
***
Такси остановилось у центрального входа в больничный комплекс. Дорога проходила меж двух отделений, соединенных переходом на уровне второго этажа.
В приемном отделении было необыкновенно тихо. За стеклом регистратуры сидела молодая девушка с собранными в косичку черными, как смола, волосами. Она окинула взглядом вошедших и принялась заниматься своими делами.
– Нам на второй этаж нужно, – сказала Вика сестре.
Больничный коридор освещался лампочками, несуразно висящими над головой и кажущимися голыми и одинокими. Одинокими казались стулья, на которых не сидели пациенты. А за дверями, выкрашенными в белый цвет, в одиночестве кабинетов сидели врачи. Кто-то заполнял больничные листы, кто-то просто наслаждался перерывом в работе.
Лестница вела сестер на второй этаж, где людей было куда больше. Из-за дверей кабинета показался врач в белом халате. Движением руки он позвал старика, сидящего в кресле и крепко сжимающего костлявой рукой свою трость.
Алина думала о смерти, что есть в каждом человеке еще с самого рождения. Белый халат напомнил ей о чем-то, что взывает человека к смерти. Трость виделась ей последней опорой на пути к смерти. Ее тело покрылось мурашками.
Миновав переход, сестры оказались в стационарном отделении. И снова тишина приветствовала их. Лишь скрип двери был признаком существования жизни в этих стенах. В конце коридора появилась фигура.
– Могу я вам помочь? – осведомился высокий мужчина с сединой в бороде, когда подошел к сестрам. Он чуть прихрамывал и меньше всего был похож на врача. Скорее, на пациента. Вернувшегося из дальнего плавания моряка, повредившего ногу во время сильного шторма.
– Нам хотелось бы попасть к Василисе Одинцовой, – ответила Вика негромким голосом.
– Ага. Хорошо, – протянул мужчина, чуть призадумавшись. – Она в десятой палате. Я вас провожу.
Алина шла позади сестры. Ее внимание привлекла решетка на окне. Единственная решетка на единственном из того множества окон, что впускали дневной свет в коридор стационарного отделения. Эта решетка, установленная неизвестно зачем (второй этаж, да и рядом много других окон, которые при желании можно было спокойно разбить и влезть в помещение или выбраться из него на улицу), будто бы принадлежала другому миру, в котором играла какую-то важную роль. Алине тогда было еще невдомек, что все, что она видит – это часть чего-то объемного и важного для нее самой.
Она лишь знала, что направляется в палату к своей умирающей матери. Не было нарастающего чувства тревоги, болезненного биения сердца. Была лишь приглушенная тоска по тому, что еще существовало в реальном мире, в котором, казалось, и не было той нелепой решетки на одном единственном окне среди множества окон. Преждевременная, гнетущая тоска, которая некоторых людей приводит в крайнее бешенство, обнажая истинную суть человека. Мы сожалеем лишь тогда, когда теряем.