Антон развернул внедорожник через двойную сплошную. Это случилось так неожиданно, что для остальных водителей на дороге это чуть было не обернулось крупной аварией. Но все обошлось. Антон умчался в темноту. Вцепившись в руль холодными пальцами, он мчался к дому, в котором жила Алина.
Надрывался двигатель, играли нервы. Антон курил одну за другой сигареты, которыми он делился когда-то с Алиной. Слишком нереальной казалась она ему теперь. Что случилось с ним? Неужели он помешался на ней настолько? Может ли любовь быть такой болезненной, такой жестокой? Несомненно, может.
Не особо задумываясь над правильностью парковки(а своим внедорожником он заблокировал два других автомобиля), Антон направился ко входу в подъезд. Шаги его были быстрыми, взгляд тревожным. Он просто хотел быть уверен, что та квартира-студия существует. Он хотел увидеть своими глазами ту дверь, в которую он уже входил.
Громыхнули двери лифта. Застучало тревожно сердце в груди. Чем выше поднимался лифт, тем страшнее становилось Антону думать о том, что, возможно, заветная дверь вовсе не существует. Попав на нужный этаж, он выдохнул с облегчением. Дверь, которую он должен был увидеть, была на месте. И за ней, должно быть, существовала та самая квартира-студия, в которой Антон любил целовать свою любовницу.
Он подошел к двери. Прислонился ладонями, лбом. Выдохнул. Он чувствовал себя преступником, чудом избежавшим наказания за содеянное преступление. Но что же это было? Лишь временное спасение, или же право жить дальше нормальной жизнью?
– Простите…
Антон услышал голос позади. Он обернулся. Перед ним стояла немолодая женщина в старомодном пальто с собакой на привязи. И у женщины, и у собаки имелось довольно много морщин на лице/морде. Этот факт заставил Антона улыбнуться. Он словно бы пришел в себя.
– Да?
– Я раньше вас здесь не видела, – сообщила женщина, не снимая с лица маску подозрительности. – Я живу на этой площадке. А что вы здесь, собственно, делаете?
– Прошу прощения, – сказал Антон, но и сам не особо понял, за что ему удалось извиниться. – Просто выдался тяжелый день. В этой квартире живет моя хорошая знакомая.
– Сейчас, знаете ли, ворья развелось, – добавила женщина, поглядывая на аккуратные руки Антона. – А соседи должны быть соседями, – она вздохнула. – Вы действительно знали ее? Эту девушку?
– Да. Знал, – Антон озадачился. – Почему вы говорите в прошедшем времени?
Женщина ничего не ответила. Просто подтащила собаку поближе к ноге. Снова окинула взглядом Антона. Развернулась. Пошла по коридору.
Антон еще долгое время смотрел ей вслед. Он хотел было повторить вопрос, да только слова комом встали поперек горла. Ему показалось, что его вот-вот вырвет, оттого он присел на корточки и уставился взглядом в пол. Просто показалось, – повторял он себе. Просто показалось.
С тяжелыми, будто налитыми свинцом ногами добрел он до машины. Завел двигатель, выкурил сигарету. Тревога понемногу отпускала. Но то состояние спокойствия, которое он принимал после внезапного всплеска тревоги, чем оно являлось на самом деле? Обыденным состоянием, или же ширмой, за которой прятал он нечто иное?
Двумя часами позже он сидел за столом, сложившись в метафоричный вопросительный знак. Мысли раздирали его на части, подобно обозленным сторожевым псам. Обгладывали кости. А он лишь хотел написать еще несколько новых строк своего романа. Выдохнуть спокойно. Уснуть. Проснуться в объятьях жены. Понять, что все хорошо, и что он не бредит.
– Ты здесь? – спрашивала его незнакомка по ту сторону.
Он не отвечал. Не хотел. Не мог. Не знал.
– Ты здесь?
На какое-то мгновение Антону показалось, что это Евгения общается с ним из другого мира. Вот так просто сидит перед экраном ноутбука и пишет ему, снова и снова.
***
Алексея похоронили на окраине кладбища, вдалеке от дорог. В тишине, под высокой кроной сосны, стоял теперь гранитный крест, огражденный небольшим забором. Черный ворон часто наведывался к тому кресту. Словно дозорный судьбы, он проверял, все ли шло по плану, расхаживая по забору в глубокой своей птичьей задумчивости.
Сложнее всего Алине было видеться с Валиком. Теперь, когда та правда, которую так хотел услышать Алексей, растворилась в пустоте, стала никому не нужной, она чувствовала перед своим сыном сильное, отчетливое на фоне общего упадка чувство стыда.