В тёплой воде парень блаженно потягивался, сопел, фыркал, но так и не проснулся.
Сан Саныч постелил ему на диване, уложил на правый бок, укрыл одеялом и отправился стирать дурно пахнущие вещи гостя.
Лёг поздно и с трудом заснул. Снилось, что опять лежит в пропахшем лекарствами, потом и тяжёлым духом искромсанного человеческого мяса, полевом госпитале в Баграме, а рядом хрипят и стонут раненые. Дышать тяжело. В пробитую пулей грудь со свистом входит воздух. Бинты намокли от крови, всё тело чешется, губы и горло — сухие. Страшно хочется пить. И… жить…
Этот проклятый ночной кошмар из прошлого приходит часто. Слишком часто. Тот последний бой под Кандагаром, когда разведроту Сан Саныча — капитана Шабанова бросили на перехват и разгром банды душманов, засевшей в кишлаке, с задачей главаря взять живым и доставить в штаб дивизии. В помощь дали одного местного, из царандоя, откуда и сообщили о банде.
Видимо, была и «обратка». Кто–то из «бабаев» слил информацию о задании Шабанова душманам и разведроту неполного состава задолго до конечной точки рейда, на самом узком месте перевала, ждала засада.
Всё, что Сан Саныч помнил, это как шедший справа от него «царандоевец» что–то выкрикнул и кубарем бросился в ближайшую расщелину у тропинки, а впереди, на фоне дальних алых вершин гор, подсвеченных заходящим афганским солнцем, вдруг засверкали быстрые злые огоньки, горохом посыпались очереди.
Что–то сильно ударило в грудь. Сан Саныч упал на колено. Затем сзади ахнуло… На голову будто бы разом вылили ведро густой липкой смолы. Сознание провалилось в черноту.
Очнулся Сан Саныч уже в госпитале. Как потом узнал, его, раненого и контуженного, вынес на себе из огневого мешка один из разведчиков — Дато Гвенцадзе, сержант, лет на десять моложе своего командира.
Проснулся Сан Саныч рано. На час раньше обычного. За окном было ещё темно.
Сразу вспомнил про гостя. Включил слабенький ночник, подошёл к дивану.
Парень сладко спал, ровно дыша и почти с головой накрывшись одеялом.
Сан Саныч, стараясь не шуметь, оделся, зашёл в ванную, неторопливо, обстоятельно умылся, причесался. Проверил одежду гостя — она уже практически высохла. Вот только всё мятое…
Сан Саныч почувствовал себя неловко. Неудобно будет предлагать это надеть даже незваному и незнакомому гостю. Как–то не по–людски…
Глубоко вздохнув, прошёл на кухоньку, включил газ и поставил на плиту чайник, а на стол постелил кусок толстой материи для глажки. Воткнул в сетевую розетку вилку утюга. Затем принёс рубашку и брюки гостя, его высохшее бельё.
С водичкой и через тонкую полотняную тряпочку добросовестно всё выгладил. Потом прошёл в комнату и аккуратно разложил одежду на стуле, стоящем у изголовья спящего гостя.
Высохшую куртку вынес из ванной и повесил на вешалку в прихожей.
В тишине квартиры негромко засвистел закипающий чайник. Саныч споро вернулся на кухню, засыпал заварку в маленький фарфоровый чайничек, плеснул туда кипятку. Потом достал из коробки печенье и выложил на тарелочку, сделал бутерброды с сыром, в вазочку насыпал конфет.
Подумал:
— Приготовить на завтрак яичницу? Нет, с этим лучше подождать, пока гость не проснётся.
А сейчас можно пока посидеть у горящего газового рожка, мысленно прокрутить в памяти события вчерашнего дня, приготовиться к разговору с молодым «алконавтом».
Но, собственно, какой может быть разговор?
Кто ему этот неизвестный парень и что можно ему сказать? Нотации читать? Да нахрен они ему сдались! Чай, не дитя малое…
Учить уму–разуму таких обалдуев поздно. Или родители не справились, или что другое повлияло, но поезд ушёл. Теперь только от самого парня зависит, сможет ли он выбраться из того болота, в которое, судя по всему, попал далеко не вчера.
«А-а… Ничего не надо говорить. Проснётся — отдать одежду, покормить и пусть идёт на все четыре стороны! Без моих советов. Свой человеческий долг выполнил, дальше меня не касается» — решил Сан Саныч.
Подумать–то — подумал, но легче не стало. Какой–то маленький червячок на сердце всё равно шевелился, зудел, свербел, не давал покоя…
Чтобы отвлечься от грустного, Сан Саныч придвинул табуретку к подоконнику и, опершись о него локтями, стал всматриваться в россыпь огней ночной Москвы, подсознательно стараясь в этом разноцветье и мерцании найти какую–то подсказку, которая избавила бы его от тяжести на сердце. Но на ум ничего не приходило…