Я собираю в кулак все свои силы, чтобы не выглядеть истеричкой в глазах свекрови. Но опыта в таких играх мне явно недостает. Губы дрожат, руки трясутся… И возмущение без всякого труда вытесняет во мне смирение, смирение, которое я копила не один год.
– А как, позволь, ты это собралась решать?
Мне двадцать три. Я понятия не имею. Знаю только, что наверняка существуют какие-то способы. И что у меня на подходе истерика.
– Наверное, от этого есть лечение.
– Нет. Неужели ты думаешь, я не поинтересовалась?
– Тогда можно попробовать провести ЭКО или, на худой конец, усыновить кого-то…
– Забудь. Бесовская процедура! А детки с божьего благословления на свет родиться должны, – свекровь деловито выкладывает картошку в кастрюлю. – Что же касается усыновления… Ты, наверное, помнишь Лидию Васильевну? Щупленькая такая, обычно у Семистрельной стоит?
– Д-да… Конечно.
– Так вот усыновила она в свое время паренька. Не послушалась, хотя ей говорили, мол, Лидка, ну куда ты лезешь, мало ли кто у него родители. И что?
– Что? – всхлипываю я на грани истерики.
– Вырос наркоман. Все из дома тащит. Мать лупит. А уж сколько она в него сил вложила! И на английский таскала его, и на шахматы. Спаси и сохрани. – Крестится.
Была бы я тогда посмелее, постарше, так непременно нашла бы что возразить. Сказала бы, что такие истории происходят повсеместно и с родными детьми. Но в тот момент я промолчала. А может, свекровь нарочно не дала мне высказаться. И продолжила гнуть свое, смерив меня колючим, пробирающим до костей взглядом:
– К тому же грех брать чужих детей, когда ты можешь своего выносить.
– Чтобы кого-то выносить, нужно этого кого-то сначала зачать, – смеюсь сквозь слезы.
– Есть у меня некоторые мысли на этот счет…
– Мысли? Какие такие мысли?!
Свекровь ставит картошку на газ. Наклоняется ко мне и шипит, задевая губами ухо:
– Анатолий к зачатию неспособен, а чужие гены нам в семье ни к чему, так?
Я киваю, сбитая с толку, ничего не понимающая. На глазах слезы…
– Конечно.
– Тогда остается лишь один вариант. Других нет.
– Какой же?
– Савва.
– Ч-что?
– Савва все сделает. Он грубиян, конечно, и распутник жуткий, но чего не стерпишь ради благого дела.
– Вы что, совсем спятили?!
Даже сейчас, по прошествии лет, я горжусь тем, что мне хватило сил и смелости противостоять давлению свекрови и свекра… Прежде чем все-таки им уступить.
Целую Ромку, веду носом и… ловлю на себе тяжелый взгляд Саввы. Ноги наливаются чугуном. Понятно, что отсидеться здесь не получится. Непонятно, где найти в себе силы выйти к нему опять. Плетусь, как на заклание. Мимо, задевая телом тело.
– Тебе идет… – сипит он за спиной.
– Что именно?
– Быть мамой.
Мои губы дрожат. В тишине прохожу в кухню. На столе – давно остывший чай. Я вцепляюсь руками в столешницу и задаю вопрос, который мне давно не дает покоя.
– Почему ты согласился?
– Потому что ты попросила.
– А если бы я тебя попросила…
– Что, с девятого этажа прыгнуть? – смеется невесело. – Я бы и это сделал. Но, заметь, твое предложение было гораздо более заманчивым. Ты не представляешь даже, насколько.
– Твоя мать предупреждала, что ты развратник.
– С тобой все было иначе.
– Ну, да. – Недоверчиво усмехаюсь, хотя, если вспомнить ту ночь… Нет, лучше не надо. – Чего ты хочешь теперь? Сразу скажу, что я женщина самостоятельная. Нянька мне не нужна. Я со всем справлюсь… Почему ты так на меня смотришь? Я кажусь тебе смешной?
– Ни в коем случае.
– Тогда ты мне не веришь?
– В том, что ты со всем справишься? Может быть. Я только не пойму, зачем тебе это делать. – Савва оборачивается и снова обхватывает мой подбородок рукой. – Я ведь сказал, что буду рядом.
– А я сказала, что мне это не нужно! Я хочу поскорее забыть все, что случилось! А ты…
– Что я?
– Будешь мне постоянно напоминать о вашей мерзкой семейке, вот что!
Савва сжимает челюсти и, глядя мне в глаза, делает несколько глубоких вдохов. Если честно, я даже завидую его самообладанию. Тому, как он лихо, в общем-то, справляется со своим бешеным темпераментом.
– Напомню, что я уже очень давно к этой мерзкой семейке не имею никакого отношения. И мой сын…
– Мой сын, ты хочешь сказать! – Я отворачиваюсь и до того сжимаю пальцы на столешнице, что те белеют.
– Окей, наш сын… он ведь тоже – часть этой семьи.
И тут я все-таки всхлипываю. А он… кладет мне на талию свою огромную руку, соскальзывает на живот и прижимается ко мне со спины большим сильным телом, даруя блаженное, давно забытое ощущение защищенности.