— Все будет нормально, товарищ полковник, — заверил Дубровский, а сам неприметно сплюнул на сторону трижды. — Нам тут осталось семь полетов сделать, и подведем черту.
— Добро! — благосклонно пробасил Булгаков, садясь в кабину истребителя.
Он прошел коротенький маршрут. Только явился, наконец, домой и стал тихо раздеваться, стараясь не разбудить жену, как зазуммерил телефон у изголовья его кровати. Дежурный доложил: у Дубровского летное происшествие — подломали спарку.
Булгаков приказал немедленно соединить его с Дубровским. Тут уж он забыл, что находится дома в спальне, а не в служебном кабинете, — проснувшуюся, сидевшую в ночной рубашке на кровати жену вроде как не видел. Выловил сигарету одной рукой в пачке, нетерпеливо чиркнул зажигалкой. Когда в трубке послышался далекий голос Дубровского, закричал на него с налету:
— Ну куда вы там смотрели, начальники? Каким местом вы думали?
Дубровский коротко доложил о летном происшествии. На посадке не выпустился тормозной парашют. Инструктор и летчик тормозили, как положено, однако машина, попав на скользкую часть полосы, все равно выкатилась за ограничители. Переднее колесо на малой скорости попало в ямку, стойка шасси подломилась. Основная причина в том, что не выпустился тормозной парашют.
Булгаков оскалил в хитро-злой улыбке ряд золотых зубов.
— Не врите!
Дубровский сказал, что на месте проведено предварительное расследование при участии летчиков, инженеров, аэродромщиков, и картина вырисовывается та же самая. Все дело в парашюте.
— Не врите мне всей компанией! — раздраженно крикнул Булгаков. Три раза подряд глотнул он табачного дымку, заговорил быстро и напористо, не оставляя собеседнику малейшего зазора, чтобы втиснуть ответное слово. — Парашют не выпустился — это одно дело. Главная же причина летного происшествия в том, что инструктор с летчиком, надеясь на парашют, совсем не тормозили в первой половине пробега… Вы вот слушайте, что я вам говорю! Тормозить они начали только тогда, когда поняли, что парашюта нет. А уже было поздно. Вдобавок и скользкая часть полосы и всякая хреновина. Мне и сейчас все ясно, завтра прилечу — разберусь до конца.
Он хотел положить трубку, но только оторвал ее от уха и опять прижал — на том конце провода заговорили.
Слушал Булгаков, усмехаясь; иногда кивал головой, выразительно поглядывая на жену, сидевшую на кровати, и она отвечала то улыбкой, то нахмуренными бровями, хотя существа телефонного разговора не понимала.
Усмешка, блуждавшая на губах Булгакова, сделалась жесткой, неприятной.
— Дубровский!.. — сказал он в трубку, прерывая затянувшуюся речь собеседника. — Александр Иванович, ты сколько лет командиром части работаешь?
Ответа, видимо, не последовало. Подобный вопрос мог, конечно, обидеть. Но возбужденного летным происшествием и ночным разговором Булгакова не смущало то обстоятельство, что Дубровский постарше возрастом и что не кто иной, как инструктор Дубровский, обучал когда-то курсанта Булгакова технике пилотирования на ЯКах.
— Четыре года на вышке, если мне память не изменяет, — продолжал в снисходительном тоне Булгаков. — И до сих пор считаешь, что летное происшествие может вот так, Просто из яйца вылупиться?
Наконец телефонная трубка, будоражившая весь дом, была брошена на рычаг.
Булгаков полулежал на кровати, опираясь на локоть, и курил. Лампочка-ночник освещала его сбоку, давая сильные полутени. На нем была тонкая белая сорочка первой свежести, только слегка примятая. Обветренное, смуглое от мороза и зимнего загара лицо выглядело на фоне дорогого белья, пожалуй, контрастно. Чуть припухлые щеки, свежие губы, проступившая к вечеру золотистая щетинка на подбородке делали лицо мужественно красивым. Так казалось Елене, наблюдавшей за мужем все время, пока он говорил по телефону и теперь вот, лежа, курил. Ока прильнула к своему Вальке, обняла так крепко, что у самой дух захватило. Он улыбнулся ей в ответ и поцеловал, но сделал плечами едва уловимое движение, будто хотелось ему сбросить дополнительную тяжесть. Для этого человека, по-юношески неуемного в своей небесной страсти, ничего сейчас не существовало, кроме аэродрома, где при посадке сверхзвукового истребителя не выпустился тормозной парашют. В сердце Елены боролись два чувства — обида и любовь. Конечно же, верх взяло последнее, то самое, которое водит Елену, как на веревочке, за Булгаковым — с Востока на Кавказ, с Кавказа — на Север.