На такой машине Вадим Зосимов должен был сегодня самостоятельно подняться в воздух. Все точно такое у нее, как у фронтовых ЯКов, только пушка да пулеметы незаряженные.
Оставив на земле длинный, вытянутый в струнку хвост снежной пыли, взлетел Вадимов ЯК. Не успел Вадим хорошенько осмотреться в воздухе, а на высотометре уже 500 метров. Ну и мощь самолет! Высоту набирает мгновенно. Полет по прямоугольному маршруту, расчет на посадку, заход по створу знаков — все это знакомо, но на ЯКе выглядит и ощущается по-новому. В кабине уйма работы, едва успеваешь выполнять то, что положено, — сказывается скорость.
Пунктирная линия посадочных знаков быстро приближается. Сейчас она черная, потому что зимой весь аэродром белеет, как лист ватмана, разостланный в степи. Вадим направляет нос самолета под черное "Т", прицеливается перед посадкой. Ага, выпустить закрылки! — то, чего не было на УТИ-4. Рычажок на левом пульте вниз (тут, братцы, пульт, а не какие-нибудь веревочки). ЯК сбавил ход, будто его за хвост кто-то попридержал, — это выпустились закрылки. А дальше получилось все быстро, плавно и хорошо. Машина приземлилась. Непонятно: Вадим ее посадил или сама она села?
Инструктор даже не подходит к самолету, машет перчаткой: давай, мол, еще один такой же полетик, все нормально.
При заходе на посадку во второй раз Вадим немного зевнул, чуть-чуть потерял скорость, и тяжелая машина плюхнулась далеконько до "Т". Это называется недолет. А пилоту после этого название — шляпа.
Конечно, у Вадима ведь не бывает, чтобы все хорошо, какая-нибудь неудача непременно его подкараулит. Ух, злость! Подмывает трахнуть шлемофоном оземь, чтобы очки разлетелись.
— Товарищ лейтенант, разрешите получить замечания.
— Первый полет отлично, а второй… сам знаешь. Беги докладывай командиру эскадрильи.
Капитан Акназов — в новеньком комбинезоне и унтах белого собачьего меха — бродил в стороне от старта, будто искал что-то утерянное.
Подошел к нему Вадим быстрым строевым шагом.
— Товарищ капитан, курсант Зосимов выполнил два самостоятельных полета…
— Вы что же, падаете без скорости? — ледяным тоном спросил Акназов. — Надо было вовремя машину газком поддержать, так, кажется, вас учили!
— Так точно. Разрешите доложить…
Акназов заулыбался, сунул Вадиму руку:
— Поздравляю вас.
Курсанты да инструкторы, наблюдавшие издали за двумя фигурами, не могли слышать этот разговор. Они только видели, что капитан Акназов улыбается и пожимает Вадиму руку.
До конца летного дня больше никого не выпустили, и Вадим ходил по аэродрому именинником, он был единственным курсантом, который уже летал на ЯКе. Сам. Его голос в разговорах с ребятами звучал в тот день громче, чем обычно, он бросал по сторонам уверенные взгляды и весь как бы подрос на полголовы. Когда он начинал рассказывать о своих впечатлениях, вокруг него сейчас же собиралась и быстро увеличивалась толпа курсантов, его слушали внимательно, Булгаков тоже прислушивался. Одним ухом, двусмысленно усмехаясь. Кому-то он потом сказал, что, мол, доверили человеку первым вылететь, а он ткнул машину где-то за аэродромом. Пошел слушок.
Любишь кататься — люби и саночки возить. В учебной эскадрилье это правило незыблемо. После полетов курсанты поступали в полное распоряжение механиков и под их руководством драили машины, дозаправляли бензином и маслом, выполняли мелкие технические операции. Во время тяжелой и нудной работы на самолетной стоянке постепенно улетучивалось горделивое самосознание, что ты не дальше как сегодня управлял скоростным истребителем. Руки, смоченные бензином и маслом, мерзнут, живот подводит от голода, механик на тебя покрикивает (хотя рожден ползать, молоток этакий!), и ты трезвеешь, ты становишься черным рабом того же самого ЯКа. То ли дело инструкторы-летчики: закинули планшеты за плечи и пошли себе, неторопливо переставляя ноги в унтах.
— Завидно. Ох, завидно! — простонал Костя Розинский, глядя им вслед.
Приходят в казарму уже затемно, грязные и усталые. Наскоро умываются, курят за порогом, передавая друг другу "бычки". Кто ждет ужина, а кто падает, обессиленный и голодный, в постель, укрывшись одеялом, шинелью, летной курткой, мгновенно засыпает в своем согретом дыханием логове, и шум, смех, разговоры в казарме — все это его больше не касается. Летающим разрешено ложиться спать, не дожидаясь общеэскадрильской вечерней поверки и отбоя.