И как пижонисто сияло в небе солнце
в своём блистающем костюме из кримплена!
Крокус
Ладно, червяк на леске, лопай свой чёрствый бублик…
Помнишь Союз Советских собранных в сплав республик?
Как далека Европа! Брежнев нахмурил бровки…
Мы — огоньки сиропа в дьявольской газировке.
Утром — батон да каша. Ярок на клумбе крокус…
Что ты так, юность наша, страшно смещаешь фокус,
что ты нас рвёшь на части, соль растворяешь в ранках,
сделав возможным счастье в полутюремных рамках?
Библией был и Торой в тесной тоске балконов
голос любви, в которой нет никаких законов.
В царстве тревог и гари песни какие пелись! —
«Lasciatemi cantare», «Living next door to Alice»…
Нынче ж серьёзней лица; свёлся баланс по смете.
Мы перешли границу, даже и не заметив.
Жизнь обернулась снами, ранящей вспышкой света…
Было ли это с нами? Было ли вовсе это?
Время итогов веских, время осенней дрожи…
Где ты, Союз Советский, въевшийся нам под кожу?..
Но в ностальгии — проку-с? Даже на входе в Лету
сердце, как в марте крокус,
рвётся и рвётся к свету.
1986, Минск, конец апреля
Мне приснился я сам,
окончивший БПИ
Аполлон Бельведерский:
очёчки, острые рёбра…
И в двадцать четыре я говорил себе: «Потерпи.
Недолго еще, недолго.
Ўсё будзе добра».
А воздух тогда дурманил, как будто хмель,
и важным я был элементом
в этногенезе…
В зрачках оседал
скупой на тепло апрель,
а в теле —
непостижимый доселе цезий.
Катился по рельсам
набитый людьми трамвай,
весеннему подчинясь озорному тренду.
А жизни так было много,
что хоть сдавай
избыток её нуждающимся
в аренду.
И помнятся слухи,
соседский угрюмый взгляд,
тревожные би-би-си на волнах эфира,
и как был спокоен будущий лауреат
Чернобелевской
Премии Мира.
В границах заколдованного круга
Дыши
Если тлеет свеча, всё равно говори: «Горит!»,
ты себе не палач, чтоб фатально рубить сплеча,
даже ежели твой реал — не «Реал» (Мадрид),
и команде твоей нет ни зрителей, ни мяча.
То ли хмарь в небесах, то ли пешки нейдут в ферзи,
то ли кони устали — что взять-то со старых кляч?
Коль чего-то тебе не досталось — вообрази
и внуши самому, что свободен от недостач.
Уничтожь, заземли свой рассудочный окрик: «Стой!»,
заведи свой мотор безнадёжным простым «Люблю…»
Этот тёмный зазор меж реальностью и мечтой
залатай невесомою нитью, сведи к нулю.
Спрячь в горячей ладони последний свой медный грош,
не останься навек в заповедной своей глуши.
Даже если незримою пропастью пахнет рожь —
чище воздуха нет. Напоследок — дыши.
Дыши.
«Будет солнечный луч освещать на две трети гамак…»
Будет солнечный луч освещать на две трети гамак,
будет время ползти колымагою из колымаг,
будет плющ на стене прихотлив, как движение кобры.
И не станет границ меж понятьями «то» и «не то»,
на мигающий жёлтый по трассе промчится авто,
кот почешет о дерево старые жалкие рёбра.
Невозможно поверить, что это и есть пустота,
ведь нейроны твои регистрируют звук и цвета,
и вдыхаемый воздух наполнен весной и прохладой.
Но тебя подменили. Ты тусклая копия. Клон.
Жизнь в тебе существует, но вяло ползёт под уклон,
и оброком становится то, что казалось наградой.