- Тррр, - мамаша остановила лошадей и соскочила с лавки, повернув голову в сторону фургона, - подъём лентяи! Готовьте лагерь! Тим и Том, валежник для костра, живо. Да котёл с треногой тащите. Тоша! Чисть лук и коренья. Бруно! А, ослиная отрыжка, забыла...Лежи, не вставай. Мы с мастером Холиеном потом тебе поможем.
Дети повыскакивали из фургона. Сразу было видно, что делают они давно привычную работу. Близнецы рванули в подлесок. А худенькая рыженькая девочка лет тринадцати притащила к роднику двухвёдерный котёл, предварительно отвязав его от железного крюка, торчавшего из боковой стенки фургона. Маркитантка указала мне на полог фургона.
- Пойдём, Холиен, посмотришь на моего Бруно, - и мы по очереди влезли на кибитку. На куче старого тряпья, на животе лежал парень лет шестнадцати-семнадцати. Вся его рубаха была мокрой от пота, волосы сбились в колтун. Он обернулся на скрип ступенек.
- Лежи, сынок, мастер Холиен осмотрит тебя, - толстуха откинула старое лоскутное одеяло, убрала заскорузлую тряпицу с ягодиц парня.
Да, давненько я такого не видывал. Правая ягодица была раздута, как футбольный мяч и была больше левой чуть ли не вдвое. Как только тряпица открыла кожу, удушливый сладковатый смрад наполнил внутренности фургона. Мне показалось, что заслезились даже глаза. Фурункул размером с кулак взрослого мужчины располагался в верхней трети ягодицы и переползал на область крестца. Ткани вокруг гнойника приобрели сине-фиолетовый оттенок. Капустный лист, прикрывавший частично фурункул давно сморщился и почернел. Пересиливая рвотные позывы, я обратился к маркитантке.
- Хейген, мы можем вскипятить воды? И ещё, мне бы немного вина или уксуса. Есть у тебя?
- Тоша воду уже греет, а чего это вином побаловаться решил?
- Всё покажу, верь мне. Неплохо бы ещё тряпиц чистых на перевязку.
- Ох, Холиен, разоришь ты меня!
- Не жмись, мамаша, сына тебе лечу. Да, вот ещё. Я там у родника иву кривую видел. Скажи близнецам, пусть листьев с неё и коры насобирают, да крутым кипятком в плошке зальют. Листьев - на четверть, остальное - вода. Да накроют тряпками. Часа три настоится. Потом этим отваром поить Бруно будем. От жара и лихорадки.
В фургон сунулась чья-то рыжая голова
- Вода вскипела, мастер Холиен!
- Отлично. Отлейте немного в миску.
Я не успел достать свой инструмент, как в кибитке вновь появилась, маркитантка, сварливо бурча.
- Это где это видано, вином чирьи лечить!
Я принял у неё глиняную миску с кипятком. Хорошо, что чистая. Видно не поленились вымыть.
- Ложку дай, - протянул я руку к мамаше. У той, видимо, уже кончились аргументы, и она молча протянула мне деревянный прибор. Я подлез к Бруно.
- Парень, зажми ложку зубами. Будет больно. Но ты терпи. Если я не вскрою гнойник сейчас, то завтра ты умрёшь.
Бруно молча протянул руку, схватил ложку дрожащей рукой и прикусил её зубами. После, так же молча, отвернулся. Я взял чистые тряпицы и под возмущенное сопение мамаши разорвал на узкие полоски. Осторожно смочил одну, и вытер кожу над фурункулом от остатков примочки. Затем, то же самое проделал тряпицей, предварительно смоченной вином. Достал нож, который еще в инвентаре модифицировал в хирургический скальпель. Протер вином и его. Забавно было смотреть на округлившиеся глаза Хейген.
- Приступим, мамаша! - и решительно сделал первый поперечный разрез.
Глава четвёртая
Не научишься глотать дерьмо - не пробьешься.
«Мамаша Кураж и ее дети». Бертольд Брехт.
Под глухое подвывание Бруно я постарался быстро и скупо провести крестообразный разрез над фурункулом. Затем, отложив скальпель, аккуратно, насколько смог, очистил смоченным в вине тампоном гнойную полость. Прижал закровившую рану чистой тряпицей и потянулся за иглой с нитью. Сукровица и обильный гной мгновенно пропитали мою импровизированную повязку. Дааа. В таких условиях, ни о какой асептике и антисептике (1) не могло быть и речи. Скотобойня просто. Сладковатый запах усилился.
[Возможна активация способности «Разделяющая длань». Да/Нет]
Конечно «да», мне в копилку всё пойдет. Пацана спасать надо. Задницу я ему уже разрезал, осталось спасти от заражения крови.
Левая рука потеплела, от неё стало исходить едва заметное зеленоватое свечение, практически невидимое при дневном свете. Бруно вдруг успокоился и затих. Я склонился над ним и увидел, что мальчишка спит крепким сном, а из уголка его открытого рта вытекает струйка слюны, стекая на выпавшую ложку. Осторожно отняв руку с мокрой повязкой, я убедился в девственной чистоте раны и остановившемся кровотечении. На глазах у онемевшей от изумления маркитантки я наложил швы на края, оставив небольшой участок, куда вставил для дренажа небольшой лоскут ткани, пропитанный вином.
Хм, пожалуй, моя способность не только избавит от возможных инфекционных послеоперационных осложнений в будущем, но и позволит лечить различные виды патологии. Интересно, а опухолевые клетки расцениваются системой, как живые, или неживые? Оччень интерееесно.
- Холиен, ты не говорил, что ты ещё и цирюльник (2)?
- В моём мире такие операции может делать только врач, а цирюльники и парикмахеры просто делают людей красивыми.
- А кто же отворяет кровь и выводит дурную желчь из больных? - пришедшая в себя Хейген, была сама любознательность.
- Мы ещё поговорим, мамаша, об этом и о многом другом. А пока надо перевязать твоего сына и оставить отдыхать. И не забудь напоить его ивовым отваром, когда проснётся! Через несколько часов, жар может усилиться.
Она помогла мне туго подвязать поверх повязки простыню, и мы вылезли из зловонного фургона на свежий воздух. От костра соблазнительно пахло похлёбкой. Дети Хейген расставляли нехитрую посуду, раскладывали луковицы и нарезали хлеб.
- У тебя крепкий сын. Мало кто в его возрасте так сдержано ведёт себя на операции, - сделал я комплимент маркитантке.
- Весь в папашу. Тот тоже был упрям, как осёл, но наёмник был знатный, хоть и кобелина... Утонул... Это в ту войну было, когда наш король с соседним князем торговые пути не поделил. Герман красавец был, высокий, усищи чёрные. Ну я и поплыла... Он уже умер, товарищи весточку принесли, когда я родила Бруно. Первенец он мой, непутёвый...
Мы подошли к костру, расселись вокруг снятого с огня котла. Тоша раздала ложки и миски, начала черпаком наливать похлёбку. Обед прошёл в молчании. Только близнецы, хитро поблёскивая глазами в мою сторону, шушукались в кулачки, пока не получили по звонкой затрещине от мамаши Хейген. Наконец плошки опустели и даже были выскоблены остатками хлебных корок. Маркитантка набила свою неизменную трубку и поманила меня к фургону. Дети начали быстро сворачивать лагерь. Девчушка залила костёр, затем отнесла горшок с ивовым отваром в фургон, пробыла там какое-то время и вернулась к нам.
- Бруно проснулся? - спросила её толстуха.
- Да, ма, пить очень хотел. Я ему отвара дала, так он полгоршка выдул и снова завалился.
- Пусть спит, сколько нужно. После отвара он только часто в туалет будет ходить. Надо бы ему горшок или ёмкость какую поставить в фургон, - озаботился я, - а то вставать и садиться ему ещё сутки нельзя будет...
- Вот ещё, Эскул! Будем мы ему ещё судно таскать... Там доска в полу фургона отодвигается, через дырку поссыт, не переломится, - мамаша вскочила на облучок и в ожидании посмотрела на меня.
Я поспешил за ней. Близнецы и Тоша попрыгали в кибитку, и мы снова тронулись в путь.
- Хороший у тебя инструмент, Холиен. И нож, и игла. Я такие только у врача - регента в Варрагоне видела, когда ему второго мужа своего привозила, отца Тоши. Он ему тогда лицо и шею штопал, по пьяной лавочке зацепился с ландскнехтами. Слово за слово. Дурь попёрла. Мечи достали... Дальше - сам понимаешь.
- Это подарок старых друзей, Хейген, ещё из прошлой жизни...