Мне хотелось бы заключить эти записки субботним вечером прославленным стихотворением Жуковского «Воскресное утро в деревне» (тоже из Хебеля), без которого также не обходилась ни одна хрестоматия. Стихи эти очень нужны здесь. Не назидания или противопоставления ради и не для украшения, а только ради воспоминания, которое, по Пушкину, есть сильнейшее свойство человеческой души. Оно нужно нам, чтобы напомнить о той задумчивости, которая уходит из села и удержать которую мы еще в силах.
— Слушай, дружок — говорит Воскресенью Суббота. — Деревня
Вся уж заснула давно; в окрестности все уж спокойно;
Полночь близка!.. — И только успела Суббота промолвить:
«Полночь!» — А полночь уж тут и ее принимает безмолвно
В тихое лоно. — Моя череда! — говорит Воскресенье;
Легкой рукою, тихонько двери свои отворило,
Вышло и смотрит на звезды, звезды ярко сияют;
На небе темно и чисто; у солнышка завес задернут.
Долго еще до рассвета; все спит; иногда навевает
Свежий ночной ветерок, сквозь сон встрепенувшись, как будто
Утра далекий приход боясь пропустить. Невидимкой
Ходит, как дух бестелесный, неслышной стопой Воскресенье:
В рощу заглянет — там тихо, листья молчат; сквозь вершины
Темных дерев, как бесчисленны очи, звездочки смотрят;
Кое-где яркий светляк на листочке горит, как лампада
В келье отшельника. По лугу тихо пройдет — там незримый
Шепчет ручей, пробираясь по камням; кругом вся окрестность,
Холмы, деревья в неверные тени слилися и молча
Слушают шепот. Зайдет на кладбище — могилы в глубоком
Сне, и под легким их дерном как будто что дышит свободным,
Свежим дыханьем. В село завернет — и тай все покойно.
Пусто на улице; спят петухи, и сельская церковь
С темной своей колокольней, внутри озаренная слабым
Блеском свечи перед иконой, стоит, как будто безмолвный
Сторож деревни. Спокойно на паперти сев, Воскресенье
Ждет посреди глубокой тьмы и молчанья, чтоб утро
На небе тронулось... Тронулось утро; во тьму и молчанье
Что-то живое проникло; стало свежее, и звезды
Начали тускнеть... Петух закричал. Воскресенье тихонько
Подняло занавес спящего солнца, тихонько шепнуло:
«Солнышко, встань!»... И разом подернулся бледной струею
Темный восток; началось там движенье, и, следом за яркой
Утренней звездочкой, рой облаков прилетел и усыпал
Небо, и луч за лучом полились, облака зажигая...
Вдруг между ними, как радостный ангел, солнце явилось.
Вся деревня проснулась и видит — стоит Воскресенье
В свежем венке из цветов, и сияя на солнце,
«Доброе утро!» всем говорит. И торжественно-тихий
Праздник приходит на смену заботливо-трудной неделе;
Благовест звонкий в церковь зовет — и в одежде воскресной
Старый и малый идут на молитву... В деревне молчанье;
В церкви дымятся кадила, и тихое слышится пенье.
В допетровской Руси учебники были полны еще высокого учительства и староотеческих наставлений о том, как прожить человеку достойно жизнь. Теперь эту мудрость мы называем народной. Каждый малыш по слогам читал тогда:
«Не ищи, человече, мудрости, ищи кротости; аще обрящеши кротость, то и одолеши мудрость; не тот мудр, кто много грамоте умеет; тот мудр, кто много добра творит».
Сможете ли вы выбросить хоть слово из этого поучения? Разве что заменить слово «кротость», к примеру, на «скромность». Из всех западных мыслителей более всех на русскую педагогику повлияли взгляды английского философа того же, XVII века Джона Локка. Это он отвергал школьную премудрость с ее схоластикой, программой, начетничеством и казенными теориями и требовал, чтобы обучение было как можно ближе к жизни.
Мы начали этот очерк с английского джентльмена, который «обыкновенно живет в деревне». Что, если мы и кончим англичанином Локком, который был убежден, что «молодому английскому джентльмену нужны самые простые вещи, не толстая и не теплая одежда, простая
пища, приученные к холоду ноги, жесткая постель, свежий воздух, здравый рассудок, знание людей и природы, привычка молиться боту утром и вечером, правдивое сердце». Простим и великому мыслителю веру в бытие бога. Вместо привычки молиться не грех было бы упражнять историческую память в стихах и прозе.