На Западе этот грохот, шум и децибелы нужны, чтобы под шумок сбыть товар. Зачем нам в сознательной перестройке весь этот взвинченный тон, мутный поток полуистин на плохом русском языке, и кто его поддерживает под видом гласности? Особенно разрушительным нападкам подвергаются основные устои державы — семья, школа и армия. Даже самые благородные человеческие качества можно подстегиванием довести до своей противоположности. Исконно русскую совестливость и самокритичность, педалируя, можно переродить у иных в угрюмое недовольство собой, у других — в мучительное самокопание, а у третьих, сдобрив алкоголем, довести до того, что Кант назвал «сладострастным самоосквернением». Незаметно это становится господствующим настроением общества и литературы.
Писатели копаются в душах предателей, полицаев, дезертиров. На первый план попадают не созидатели, а вечно недовольные неудачники. Страшная нравственная опасность в том, что репрессии прошлых лет стали чтивом. Авторы соревнуются как бы в ошеломляющих цифрах простреленных затылков. Горе и трагедия стали расхожей наркотической инъекцией. В обществе, которое не может похвастать духовностью па фоне обезглавленных церквей, отравленной почвы, это приобретает зловещий оттенок. Мы заполнили страницы темами насилия, а нам надо растить детей, сажать дубравы, очищать реки, заново осмысливать свой исторический путь, укреплять армию, строить новые школы, лицеи, бассейны, дороги.
Мы увлеклись и, критикуя троцкизм и сталинизм, не заметили, как, хотим того или нет, пропагандируем насилие. А кругом незащищенные школьники и студенты без политического иммунитета. Им надо расти, крепнуть и верить. Нельзя в такой атмосфере ни растить детей, ни работать, ни служить Отечеству. Кто имеет право писать о репрессиях без гласного, глубокого, всестороннего разбирательства экспертов? На каком основании оплакивают одних и молчат о других? Такой подход к народной трагедии чреват разгулом порочных мотивов. Пусть особый комитет не пропустит ни единой пострадавшей души, пусть издают том за томом трагический мартиролог нашей земли, пусть публикуют списки создателей Гулага, пусть партия возьмет это в свои руки, но пусть прекратится вакханалия в периодике, ибо выплескивать в печать все без всестороннего разбирательства есть нарушение человеческих и юридических норм. Нам надо строить новую жизнь, а нашим детям не дают выкарабкаться из кровавых ям Гулага.
Верность священным преданиям — самая новаторская и творческая сила на земле, потому в пору истерической вакханалии вокруг школ хотелось бы в защиту детства, семьи, армии и державы подытожить сказанное словами польского поэта Немцевича, так полюбившиеся К. Рылееву, что он предварил ими свои «Думы»: «Воспоминать юношеству о деяниях предков, дать ему познания о славнейших эпохах народа, сдружить любовь к Отечеству с первейшими впечатлениями памяти есть лучший способ возбудить в народе сильную привязанность к Ро дине. Ничто уже тогда тех первых впечатлений, тех ранних понятий подавить не в силах: они усиливаются с летами, приготовляя храбрых для войны ратников и мужей добродетельных для совета».
...Каждый день прохожу мимо школы, которую окончил когда-то генерал-полковник В. Н. Кончиц. Перед школой — высеченные в камне юноши в военной форме, мальчики, павшие на войне, — выпускники артиллерийской спецшколы. Среднюю школу посетила в свое время супруга Рейгана во время визита американского президента. Первого сентября любит открывать здесь учебный год член-корреспондент Академии педагогических наук писатель А. Алексин. Теперь здесь на парадном крыльце на виду у десятков идущих за первоклассниками родителей стоят старшеклассницы и курят. У них такой вид, как будто они только что вышли с педсовета, где решали с учителями проблемы воспитания. Еще в прошлом году этого не было. «Учительскую газету» и ее покровителей можно поздравить: «педагогика фамильярности» набирает силу. Этих девочек уже можно ввести в состав редколлегии «Учительской газеты», чтобы быть верным логике событий.
Вспоминаю, как летом в Севастополе командир одного из лучших наших военных кораблей, человек, искренне болеющий за флот, говорил, что он очень хотел бы восстановить благородные традиции старых кают-компаний и офицерских собраний с их демократизмом, ратным братством и военной культурой. Но его сдерживает одно серьезное обстоятельство. Он не уверен, что после первого же собрания ряд офицеров не начнет ему тыкать и хлопать по плечу. Речь идет об отношении внутри офицерской среды, а не между матросами и их командирами. Опасения командира очень серьезны. Демократизация без непрерывного воспитания чувства дистанции, т. е. достоинства, есть химера, которая приведет к гибели и корабля, и школы, в которой тоже свой экипаж.