Есть в натуре русского драгоценнейшее свойство. Это стыдливость, углубленная византинизмом до такой степени, что человек немедленно начинает верить любой гадости, сказанной о нем и его Родине, особенно печатно или по телевидению, которое порой становится блудовидением. Не только верит, но и мучается этим, и заражает других, и руки опускает.
Родина начинается не с березки, а с семьи и дома родного, и там спасение. Пусть дети подрастают в этом доме, никогда не слыша ночного стука в дверь, и видят утром улыбки отца и матери. Чтобы из дома ушли и подозрительность взаимная, и настороженность, и ожесточение, мы должны идти вслед за тем, кто указал жизнью нам путь, вслед за Жуковым, убравшим сталинистов, Берию и Молотова, и добившим фашизм в Берлине, вслед за ним предать анафеме и забыть как Троцкого, так и Сталина, как Лейбу Бронштейна, так и Иосифа Джугашвили. Убийцы вне закона! Другого пути не дано. Это есть и перестройка, и правовое государство, и созидание.
Мы говорили, что к 1925 году у нас армии не было. В количественном же отношении она из-за голода и бедности была сокращена с пяти с половиной миллионов до пятисот тысяч. Но даже этот небольшой контингент использовался как трудовая армия — на стройках, покосах, заготовках топлива и па прочих бесчисленных дырах разрухи. Солдаты нередко маршировали в латаном обмундировании, в лаптях и не впроголодь, а отчаянно голодая. Военная реформа 1924—1925 годов стала реальностью. На посту Председателя Реввоенсовета Республики Троцкого уже сменил, человек, который командовал разгромом Колчака и Врангеля и теперь проводил военную реформу. Это был Михаил Фрунзе.
Осенью того же года впервые проявил «натуру мирового калибра» Георгий Жуков.
Три молодых офицера, три всадника, окончив кавалерийские курсы, напутствуемые друзьями, двинулись из Ленинграда верхом на конях к месту службы в Минск. Одним из них был Жуков. Они установили тогда своеобразный рекорд. Суровой голодной порой в этом вызове судьбе крестьянских детей — трех «деревенщиков» — было что-то от былинной молодости и дерзости. Потом Жуков подпишет капитуляцию Германии. В 1953 году три офицера решительно войдут на заседание Политбюро, и три обстрелянных воина, три воеводы, совершат деяние, которое повлияет на судьбу мира. Впереди твердо и молча шагает Жуков, за ним — генералы Москаленко и Батицкий.
В жуткой тишине раздается повелительный голос Жукова и произносятся немыслимые тогда слова:
— Берия арестован!
То была новая «Повесть Георгия о Змие».
Как и в старину, обмякший дракон-кровопийца покорно последовал за народным заступником.
Что бы ни делал в жизни Жуков, во всем была какая-то музыкальная победоносность. Как поэт действия, Жуков бесспорно величайший художник Земли и самая блистательная фигура русской истории. Всю войну он не покидал седла — «конь казаку крылья», не расставался с баяном. После войны он успеет до опалы создать институт военных дирижеров.
Весь сегодняшний офицерский корпус можно смело было бы назвать жуковским. Его поступь, дух и воля должны бы стать эталоном для новых офицерских собраний. Жуков состоялся в таких обстоятельствах, когда любой Бонапарт и Цезарь сникли бы. Есть один штрих, который лучше всего показывает и величие Жукова, и то, что он начал, когда у нас не было офицерского корпуса. 23 июня 1941 года, на второй день войны, Сталин вызвал Мерецкова в Москву будто для того, чтобы сделать советником при Ставке. В Москве вместо Кремля Мерецкова увезли на Лубянку, и высшие чины НКВД избивали его резиновыми палками. Даже Берия после ареста признал, что то была «мясорубка». Если вчерашнего начальника Генерального штаба воюющей державы избивают до полусмерти в столице, а потом выбрасывают за дверь, то это значит, что офицерского корпуса еще нет. Думаете, Жуков не знал, что его может ожидать та же участь, а то и похуже? Знал. И ни разу не дрогнул, и тем укротил даже Кобу.