А здесь, за Гиндукушем, в поле дальнем, но незнаемом, эта тема еще ближе. «Ночь грозою стонала, темная, птицы, звери всполошилися. А поверх дерев — неистовый кличет Див, велит прислушаться землям дальним и незнаемым»...
А ведь это про нас! Здесь большие белокрылые орлы, которые порой мешают летать вертолетам, а вороны — громадные, черные, им, может быть, по триста лет, в России таких не увидишь. А душманы «непроезженными тропами» пытаются отбросить вспять Историю... «И течет печаль глубокая по Руси рекой обильной». Я пытался прочитать «Слово» в подлиннике, но это оказалось мне не под силу. А «Слово о полку Игореве» должно быть таким, как оно есть. Оно должно звучать на старорусском языке, без знания которого ни один человек не может считать себя вполне образованным. А более всего это относится к офицерскому корпусу, из среды которого родилось когда-то «Слово о полку Игореве». Первый курс любого военного училища должен начинаться с этой великой воинской песни и звучать на старорусском языке, которому надлежит быть в учебной программе. Дореволюционные военные училища так и не доросли до истинного понимания родных традиций. Эта задача нашего времени, без решения которой вся перестройка в армии будет очередной казенной кампанией.
Япония свое промышленное тотальное наступление начала не с технологии, а с японского языка и «японизма». Если, к примеру, военные кружки наших воздушно-десантных войск начнут офицерские собрания с чтения «Слова» на старорусском языке, а затем одновременно с этим изучение истории государства Российского, да с непременным внедрением в строй старинных солдатских песен и изучением традиций русской офицерской этики, то можно быть уверенным, что неуставная нечисть исчезнет как дым. Ни в одной армии нет института политруков. Возможности этого института безмерны, если зачинщиками всех новых начинаний будут политруки. «Слово о полку Игореве» обладает мощным и обновляющим духовным потенциалом, ибо эта песня — святыня сразу трех братских народов: русского, белорусского и украинского. Эта песня — завет первых правороссов времен киевского единства. Пробил час нового единения, час «русского товарищества», о котором пророчествовал неукротимый и благородный полковник Тарас Бульба.aa
Предестинация
Похвальное слово российскому флоту
Россия же уже теперь, может быть, сильнейшая держава среди всех прочие, в лоне своем скрывает небывалые возможности развития своей интенсивной природы.
Очерк этот начат в Приморье, на острове Попова, в синем заливе Петра Великого, был продолжен в устьях Днепра, Буга и Дона и закончен на Колыме и Лене, в бухте Тикси, под многодневный вой пурги, где за порогом протяни руку — и не увидишь пальцев в гудящей тьме. Написаны записки быстро, на исходе зимы, когда с первым полярным солнцем оживают люди и тундра. Точка поставлена в Москве, куда теперь ведут реки не только пяти морей (первая навигацкая школа в России должна была возникнуть именно в Москве — в 1701 году). Но мысли, изложенные здесь, зародились в глубине континента, на великой Сибирской равнине, где в тридцати верстах от Новосибирска сосновым бором укрыт Академгородок. Многие его жители, как и обитатели других новых сибирских городов вроде Дивногорска, Братска, Мирного, поселков на трассе БАМа, просторах нефтяной Тюмени, родились и выросли за пределами Сибири. Чтобы человек связал судьбу с новым краем, пустил здесь корни, он должен осознать себя и свой путь. Записки эти и возникли от естественного вопроса: почему я в Сибири? Случайная ли я песчинка или часть некоего исторического движения? Если последнее, то когда зародилось это движение и куда мы держим путь?
Где наши пределы, грани и межи? Что нам нужно в дороге? Мне очень было важно найти ответ на эти вопросы, чтобы рассказать об этом другим. «Традиция» в переводе с латыни означает простое и глубокое слово «передача». Если я не передам завета отца, моя жизнь на земле, даже с самым длинным рублем, лучшей машиной, дефицитом, престижем и прочим мещанским набором и без него, будет пустоцветом. Не передал — значит, не жил, значит, ты не звено, не боец, а обрыв в цепи — пустота, бездна...
Перерыл не одну библиотеку, пытал археологов, историков, географов Академгородка. Но — один специалист по старообрядческим скитам, другой — по каменному веку, третий, кроме гражданской войны, ни о чем слышать не хотел. Наконец сообразил, что ученая книжность важна, но она не животворит, в ней нет дыхания дороги. Махнул на все рукой и отправился в путь. Спустился по Лене от истока до устья. Затем от мыса Шмидта на Ледовитом океане пересек Чукотку и вышел к заливу Креста уже на Тихом океане. Охотским морем, самым суровым на земле, ошвартовался в бухте Золотой Рог во Владивостоке. Какая старинная босфорская мечта воплотилась в названии, которое пленяло воображение славян в пору утра их истории! Золотой Рог. Мраморное море. Царьград... Прошли бухту Святой Ольги, затем остров Русский, залив Аскольда, острова Римского-Корсакова (брата композитора)... Тысячу лет живут в русском сердце звон весел и плеск воды у стен Царьграда. Так добрался я до венца своих желаний — заповедника «Кедровая падь», что шумит своими третичными лесами на широте Ниццы и Марселя.